ОПУСЫ

Вроде как вступление

Что такое "Опусы"? Честно говоря, не знаю. Может быть, это записки, так сказать, мемуар. Может быть - новеллы или эссе. А может и просто несусветный бред. Судить не мне.

Все это писалось в Америке -- в Иллинойсе и Миннесоте. И, конечно же, написанное в 1999 году по своей тональности существенно отличается от опусов 2001 года. Ведь за это время и ситуация стала другой, и мы стали другими.

Многое взято из интернетовской переписки с друзьями в Москве и Англии.

В идеале хотелось показать, что происходит с отдельно взятым человеком за время отдельно взятой жизни со всеми ее изгибами, взбрыками и озорными поворотами. Жизнь эта – моя.

Оглядываясь назад, я пожимаю плечами, покачиваю головой и говорю себе: "Господи, неужели все это действительно происходило со мной? Что-то многовато…" Вот об этом-то, в сущности, "Опусы".

Итак, повествование это автобиографическое, в смысле, что я постарался не врать. А если где и соврал ненароком, великодушный читатель, надеюсь, меня простит.

Из лирического цикла "Ахинея"

Под сенью серпа, молота и лысого орла

Ну, про серп и молот нашему брату объяснять не нужно. Вспомните незабвенные строки: "Справа молот, слева серп – это наш советский герб. Хочешь сей, а хочешь куй, все равно получишь…." – ну, и так далее.

А вот что это за лысый орел такой? Точнее, почему лысый?

И, опять-таки, загадки тут никакой нет. Орел, который пронзительно и грозно взирает на весь мир с американского герба, так и называется – 'bald eagle' . Буквально, "лысый орел". Может поэтому он такой сердитый. Все орлы, как орлы, а он плешивый.

Теперь представьте себе, какой коктейль создает сочетание серпа, молота и этого угрюмого пернатого.

Наши в Америке, вообще тема сложная. Начиная с того, что не совсем понятно, кого же именно к ним относить. По каким, собственно, признакам их классифицировать – по языку, национальности, религиозной принадлежности, политическим пристрастиям? Для меня лично наши – это все бывшие советские.

Москвичи и гости столицы! Вспомните фонтан "Дружба народов" на ВДНХ - вечно счастливый коллектив. Это и есть наши.

Так вот, в Америке эта кампания отплясывает на фоне звездно-полосатого флага и под мелодию Yankee Doodle Dandy.

Мелькают папахи и тюбетейки, пейсы из-под черной шляпы, расшитые рубашки-косоворотки, атласные шаровары с мотней до земли, полосатые халаты и черкески с газырями; сапоги с загнутыми носами и, почему-то, вдруг, расшитые бисером унты и шаманский посох….

Это мы – прибывшие сюда, в землю обетованную. Задолбаные коммуналками и родной властью во всех ее вариациях, напуганные взрывами на ядерных станциях и автоматной пальбой в городах, закаленные многочасовым ожиданием на вокзалах и в аэропортах.

Мы взрастали и наливались соками в нескончаемых очередях. Вскормленные колбасой за два двадцать, вспоенные бормотухой, обнажая в улыбке убого сделанные протезы, мы всем телом выражаем готовность влиться в новую жизнь. Здесь, в светлом мире изобилия, не нужно больше наступать друг другу на ноги и не нужно бить соперника по рукам, отвоевывая место на площадке трамвая.

Здесь мы все ездим на красивых автомобилях, живем в роскошных домах и честно платим налоги. Засыпая можем искренне сказать себе: "Я сегодня ничего не украл. В натуре, блин, ничего…".

Тогда откуда эти угрюмые, настороженные взгляды? Откуда стремление отвернуться, услышав родную речь? Будто мы постоянно ожидаем друг от друга оплеухи или визгливого мата.

Ветераны этого счастливого путешествия уже получили паспорт с орлом (естественно, речь идет не о двуглавом, а о лысом орле). Теперь в разговоре они между делом бросают: "Сейчас наш президент этому Ираку задаст ". Ну да, ваш президент. Ясно дело, задаст. Только вот американцы из вас, граждане и гражданочки, хреновенькие какие-то удались. И язык через пень колоду, и улыбка кривая, без стандартного американского сияния. Их улыбка с детства вырабатывается, а у вас она все на оскал сползает.

Как ни тужитесь, а фонтан "Дружба народов" все равно с нами – будь-то в Калифорнии или Нью-Йорке, в Оклахоме или на Аляске. Пригрел убогих щедрый лысый орел под своими широкими крылами, но и серп, и молот все равно с нами – за пазухой. Ныне и присно, и вовеки веков.

Самое странное, что я понимаю участников этой танцевальной группы (еще бы нет, вон он, я, видите? Да нет, не лысый… Вон там за струями – вприсядку пошел, ладонями по голенищам себя бьет, а теперь в грудь – это я).

В американском мире, где все реакции предсказуемы и запрограммированы, они просто неуместны. Они остались человеками – плохими или хорошими, уж какие есть. Поэтому чувства и настроения отражаются на лице и в поведении. Если ты человек незнакомый, на всякий случай посмотрят предостерегающе: "Не замай, бо вдарю". Если приняли за своего, оттают.

Только вчера я переводил в больнице визгливый конфликт между семьей одного деда и администрацией. Началось с агрессии, а закончилось совершенно неожиданно – во всяком случае для американцев. Дочка деда растроганно обняла врача-уролога и прослезилась. Для меня эта трансформация эмоций понятна и пояснений не требует – милые дерутся, только тешатся; плюнут в морду, оботрутся, поцелуются. С точки зрения американцев такое поведение свидетельствует о недоразвитости или, скажем помягче, инфантильности странных русских. Потому что оно не вписывается в стандарт. Ну не заложен в их компьютер такой вариант, как рыдание на плече врача!

Вернемся, однако к нашему фонтану. Танцоры этого коллектива явно рвутся в стороны. Но здесь американская действительность наносит им совсем уж несправедливые и жестокие удары.

Предлагаю маленький тест. Вот три фамилии: Хаим Рабинович, Богдан Пацюк и Мухаметкул Уянамжинов. К каким национальностям принадлежат их носители?

Для вас загадки нет – ну, разве что насчет Мухаметкула. Да и то про себя вы его уже определили одним словечком, которое в русском языке обозначает представителей всех восточных народов.

А для простодушных американцев они – русские.

Вот так – обидно и по темечку! Тот же Хаим всю жизнь в России был евреем, что доставляло ему массу неудобств. И вот Америка – желанное освобождение от русского проклятья. А он для них русский. И все, и не пудрите нам мозги, и слышать ничего не желают.

Гарный парубок Богдан готов рыдать и клятвенно землю есть, что нет у него ничего общего с клятiми москалями. Не помогает. Ничего понимать не хотят. Русский, и точка. Во, дела.

Исключение делается только для прибалтов, которых мы как-то слишком уж энергично затащили в свой танцевальный коллектив.

Кстати, я понимаю обиду участников этого действа. Нам, русским, гордиться нечем. И шовинизмом, и антисемизмом хвораем хронически и в тяжелой форме. И евреям есть, за что на нас обижаться, и Богдану, и сыну степей Мухаметкулу. Но очень уж неприлично поспешно стали они от нас открещиваться – как пассажиры переполненного вагона электрички в панике очищают место вокруг мирно спящего у окна обоссавшегося пьяного.

Хочется как-то утешить обиженных: "Честное слово, американцы не виноваты. Неведомы им все эти тонкости. Да и вообще для них все это Россия, а там холодно, там не было свободы и демократии, а теперь свобода и демократия есть. Все".

Так что терпите. Все к фонтану и пляшем. Раз, два! По-о-шли: два притопа, три прихлопа – с гиканьем и свистом, с возгласами "Ой, вей", "Секим башка!", "Ё…. твою мать!" – ну и что там еще полагается восклицать для выражения ликования.

Февраль 2001, Миннесота

Паноптикум

Я включаю телевизор и оказываюсь в волшебном мире Америки. Счастливые, бодро улыбающиеся люди приобщают меня к своей непреходящей эйфории. Секрет их оптимизма прост – нужно только купить. Что именно? Да что угодно, "Спрайт", новые удобрения, кошачью еду, контрацептивы, машину… Им без разницы, что ты купишь, только раскошеливайся и перестань, в конце-концов, стесняться . Меня похлопывают по плечу и говорят: "Ну, ну, не жмись же… Давай… Да, купи, что тебе стоит. Купи, и все будет хорошо".

Вокруг меня в новых красивых машинах едут уверенные, не ведающие никаких сомнений люди. Не одолевают их мучительные раздумья и мир под луной предстает простым и кристально ясным. Они с азартом толкутся в магазинах. Они улыбаются. Они активны и энергичны.

Но что-то здесь не так. Неуловимо присутствует ощущение чего-то фундаментально неправильного. Присмотритесь попристальнее, и увидите, что это царство самодвижущихся механизмов. Стандартные улыбки, стандартные слова. Вся жизнь построена из готовых кирпичиков. Мнения и реакции тоже стандартны. В сущности, говорить о мнениях даже как-то неловко. Мнение есть там, где присутствует способность думать и обобщать. Здесь же вместо беседы обмен информацией, что можно приравнять к общению с компьютером. Нажал на клавишу, получил ответ. Если запрос выходит за рамки запрограммированного, компьютер пошлет вас подальше.

Где-то на периферии вечного ликования, на обочине разноцветной толчеи и мельтешения присутствую я. Не могу отделаться от мысли, что во всем происходящем четко прослеживается изначальная бессмыслица и нелепость. А зачем, собственно говоря, совершается это самозабвенное вращение?

Сама постановка такого вопроса в Америке говорит окружающим, что перед ними идиот. И спорить с этим трудно.

Я делаю жалкие попытки включиться в общую игру. Но как-то не получается. В смысле, что в голове почему-то настойчиво жужжит: "Господи! Да это же дурдом… Ну, что ты, в самом деле…".

Я маскируюсь. Иногда удачно, иногда не очень. Лет пятнадцать—двадцать тому назад играть участника было легче. Сейчас постарел. Одышка мучает и полежать охота. Иногда, собравшись с силами и помахав руками, чтобы разогреться, делаю очередную вялую попытку.

– "Да с вами я, как же иначе? Хотите, сделаю десять приседаний? А то, хотите, анекдот…. Что вы, братаны, да вот он, я  – весь перед вами! Смотрите, даже галстук надел". –

Не верят, паразиты. Не могу я больше входить в образ.

И жена без всякой дипломатии объясняет мне, кто я такой. Соглашаюсь, грустно кивая головой.

И так всю жизнь. Возможно ли, что все происходящее вокруг есть проявление массового сумасшествия? Голос внутри меня уверенно говорит: "Да". Но проще и безопаснее признать, что сумасшедший я, а не они.

Казалось бы, ну и ладно, сумасшедший, так сумасшедший. Сиди себе в сторонке на завалинке. Смирно положил руки на коленки и притоптываешь себе валенками, радостно улыбаясь пролетающим птичкам.

Нет. Не дают. Моя смирная, никому не мешающая поза раздражает. Мешает и бросает вызов. Всю жизнь в ней видят протест. И меня с завидным упорством приобщают к паноптикуму.

А поэтому я старательно и послушно симулирую телодвижения, которые должны сказать собратьям по разуму, что мы вместе, что я пою в хоре.

Удачнее всего у меня получилась маска переводчика. От меня все сразу отстали. А я не уставал любоваться своей удачной мимикрией. Вот, смотрите – ну-ка отойдите назад, еще чуть-чуть… ну, видите меня? Вот, о чем я и толкую, не видно на общем фоне, пятно какое-то серое и все дела.

Вспомните первомайские демонстрации. Вокруг каждой колонны обязательно суетился человек с красной повязкой на рукаве. На ней написано золотыми буквами "Распорядитель". И все ясно. Понятно, почему он бегает и машет руками, и никто не задает ему дурацких вопросов.

Такую же повязку одел и я. Только на ней было начертано "Переводчик". И много лет никому не приходило в голову, что я на завалинке, что я их перехитрил. Иначе бы затерзали, затоптали и замучали.

В России вообще народ откровенный. Увидев мою сидящую в сторонке фигуру, обращались участливо и просто: "Ну, ты чего, в натуре? Дурак, что ли? Может, дебил? А ну, давай, вставай! А ну, прыгай с нами!"

В Америке никто не смотрит и никто ничего не говорит. Здесь и так все ясно, потому что все запрограммировано.

Нажимаешь клавишу. На дисплее появляется надпись:

"Род занятий?"

Отвечаешь: "Дистрибьютор подгузников"

Вопрос: "Годовой доход?"

Отвечаешь: "Сто тысяч в год"

Надпись на дисплее: "Молодец, дорогой!"

В моем случае все несколько иначе.

"Род занятий?"

Подумав, несколько нерешительно впечатываю: "Секьюрити оффисер"

О доходе меня даже не спрашивают. Ответ высвечивается сразу и большими буквами:

"Мудак".

Коротко и исчерпывающе ясно очерчено мое место под солнцем. Ну, вот, и определились.

Март 2000 г.

Иллинойс

Светлый путь

Широкий прямой хайвей залит сильным матовым светом. Свет исходит от возвышающейся на горизонте гигантской статуи Свободы.

По автостраде со скрипом тащится телега. С равномерным стуком ударяется о трухлявую доску колесо. Телега завалена самыми разнообразными предметами. Из-под стопки дипломов и сертификатов выглядывает зеленая газонокосилка. На микроволновую печь брошена белоснежная форменная рубашка секьюрити оффисера. С нарукавной нашивки мрачно взирает на мир орлан. Из-под его когтей выбиваются молнии. Торчит ржавый бок автомобиля со спущенным колесом. Дальше виден багажник сверкающего никелем роскошного белого "Кадиллака", на котором фломастером крупными буквами небрежно написано: "Спекся, голубчик". Между машинами фикус, монитор компьютера, клетка с синим попугаем, какие-то ящики, коробки, вилки, подушки. Торчат ножки стола. Все свободное пространство завалено счетами – за электричество, за телефон, за отопление, за ренту дома. Счета от банков, счета за кредитки, счета от врачей... Натужно дыша и налегая на упряжь, тащу телегу. Время от времени останавливаюсь и копытом дрожащей передней ноги отбрасываю со лба седую прядь. В зубах зажат окурок сигареты "Маверик".

Что-то необычное есть в этом шоссе. Местность вокруг совершенно плоская, но при этом дорога неизменно идет в гору. И еще одна странность. Телега все время подпрыгивает на ухабах и со скрипом проваливается в выбоины, хотя дорога с виду остается идеально гладкой.

Вдоль хайвея сплошной стеной стоят рекламные плакаты. Поднимаю глаза и вижу изображение роскошного ландо. За экипажем виднеются пальмы, виллы, чей-то ликующий белозубый оскал. Надпись: "Суперлотерея. Играй, чтобы выиграть. Следующим победителем будешь ТЫ".

С других щитов меня убеждают купить невиданно эластичную упряжь, мазь для копыт и комбикорм "Благоухание весны".

Покачиваются в воздухе разноцветные шары. Под ними рядами выстроены сверкающие нарядные автомобили.

Назойливо лезут в глаза изображенные на щитах персонажи. Шакал с честным и мужественным взглядом крепкими пальцами ухватил себя за рукав белоснежной рубашки. Надпись: "Мы беремся за дело, засучив рукава. Адвокатская контора Хогофоко".

Тащится телега, визжит расхлябанное колесо, мерно постукивает о бетон привязанный сзади пылесос.

Опять поднимаю глаза, машинально читаю: "Рокфордская ассоциация врачей – забота от всего сердца". Под надписью изображены два серьезных волка со стетоскопами и сострадательно улыбающаяся кобра в белой шапочке.

Ветерок доносит сладкий радиоголос: "Господь ждет вас! Только у нас, только в объединенной евангельской церкви на Алпайн-авеню приобщитесь вы к истинной благодати. Спешите к Иисусу, жертвуйте на наше служение!"

Над хайвеем, прямо в синем небе, уже огромный экран. Там разворачивается действо сериала "Пляжный патруль". Прелестная блондинка с шокирующих размеров бюстом вытаскивает из пенистых волн обалделого кабана с выпученными глазами. Мускулистый загорелый герой сигает из вертолета в моторную лодку, где на него немедленно набрасывается лютого вида козел.

Скрипит телега. Хвостом устало отгоняю от себя назойливо жужжащих телемаркетеров. Останавливаюсь, чтобы сплюнуть окурок.

На телевизионном экране коммершиел. Обольстительного вида корова приятельски улыбается мне и протягивает яркую упаковку. Бодрый голос за кадром: "Слабительное "Парадиз" – твой выбор".

Устало думаю: "А может скинуть к едрене-фене "Кадиллак" с телеги? Один черт не ездит. Все легче будет." Из благоухающего дезодорантом и шампунем болота немигающим взглядом на меня смотрит Змей Горыныч. К лацкану строгого делового костюма приколота бирка со словами "Холком Стейт Банк". Горыныч приветливо ухмыляется и напоминающе помахивает зажатым в когтях контрактом о займе на покупку автомобиля.

"Ага, он тебе сейчас скинет… да так, что и копыт не останется", – обреченно проносится в голове.

Скрипит телега. У заднего борта, пристроившись между видеомагнитофоном и тумбочкой самозабвенно играют Яшка с Алиской. Там душистое свежее сено и стрекочет сверчок.

Февраль 2000 г.

Эпитафия победе

Поджав ноги, мы сидим рядышком на островке среди кромешной тьмы – я и Света. Мы добились того, за что боролись четыре года, потеряв по дороге все, кроме друг друга. Нет ни энергии, ни сил, ни желания всматриваться в воющий стылым ветром мрак, стараясь разглядеть тот крохотный огонек, который должен мерцать где-то впереди.

Из ничего, с пустого места мы добились, чего хотели. Мы получили статус законных жителей этой чужой страны.

В сказках добрый герой прорывается к счастливому будущему, пройдя заколдованный лес и населенные чудищами пещеры и многое другое.

И мы прорывались через тот самый лес, шли пещерами, отбивались от чудовищ. Барахтались, захлебывались, тонули, злились друг на друга и на весь мир. И, наконец, выжили.

Да, умудрились выжить, ничего не получая, не имея никаких прав. Какой ценой? Большой, может быть, даже, слишком большой. Как тысячи и тысячи других, мы уехали из своей страны, чтобы, наконец, ощутить себя людьми. Но по непостижимой иронии именно здесь мне довелось испытать самые большие унижения.

Как чувствует себя человек, когда у него нет права на работу, как нет, впрочем, и вообще каких бы то ни было прав? Когда, строго говоря, в этой стране тебя нету вообще, как нет фантомов, привидений и других пришельцев иного мира.

Как чувствует себя человек, когда за работу стоимостью две тысячи долларов ему с неохотой, как бы делая одолжение, как подачку швыряют пятьсот? Действо сопровождается ленивой проповедью, что и за это, мол, должен быть благодарен. И даже нельзя ответить так, как хочется и как нужно бы. Деваться-то некуда. Вернуться домой без чека нельзя, нужно платить за квартиру, иначе нас вместе с детьми просто вышвырнут на улицу.

Как чувствует человек, когда ему говорят: "Вы, пожалуйста, не рассказывайте нам о своих проблемах. У нас и своих достаточно"?

Как чувствует себя человек, когда пойти некуда? Американцы в принципе не в состоянии понять твоей ситуации, а наши, стоя в сторонке, с интересом наблюдают за вашими мытарствами.

А славный Новый год, когда праздничной ночью кончается топливо и дом начинает медленно остывать? И ты сидишь и думаешь, куда же можно в такое время увезти детей, чтобы они не замерзли до утра. И думаешь, где взять триста долларов, чтобы заплатить за нефть.

Эта изощренная пытка продолжалась не один год. Кого, собственно, интересует, есть у тебя деньги или нет, есть у тебя право на работу или нет? Принцип простой: "Плати". Бесплатные в Америке только улыбки, за все остальное нужно платить сполна.

И, вот, пройдя это измывательство, вдруг видишь, что твоя профессия здесь просто не нужна. Когда мы приехали, весь этот новый мир был заполнен ярким светом. По мере того, как в своих мытарствах мы проходили один круг за другим, света становилось все меньше и меньше. Пока не остался крохотный тусклый огонек, который можно рассмотреть, лишь напрягая зрение.

Сейчас по свой сути наше существование сравнимо с примитивной жизнью австралийских аборигенов. У них все силы уходили на поиски пропитания. Вехами нашего бытия стали чеки. Да, сейчас мы можем работать, но слишком большой накопился груз за тех годы, когда такого права не было. Получив чеки, мы используем эти деньги для затыкания многочисленных дыр. То есть, чеки получаются, чтобы оплачивать счета.

В процессе марша к победе постепенно иссякала нервная энергия. Сейчас я только надеюсь, что у нас хватит сил, чтобы сохранить друг друга.

И круг замкнулся. Уйдя от мрачной безысходности России, мы попали в тягостную беспросветность Америки.

И во мраке, как на стене дворца Валтасара могла бы появиться рука и начертать огненными буквами: "За что боролись, на то и напоролись". И послышится в темноте сдавленное хихиканье.

Тут бы уместно, с треском рванув на груди пропотевшую в заморских странствиях рубашку, с надрывом вскричать: "Прости меня, Родина!" Но куда, собственно, обращать этот вопль? Та реальность, к которой я мог бы воззвать, уже давно погрузилась в пучину, подобно торпедированному подводной лодкой пассажирскому лайнеру. Вместе с нескончаемыми беседами за кухонным столом, вместе с театрами, веселыми друзьями-собутыльниками и поисками дефицитных книг.

Впрочем, нет, -- так, да не совсем. Все равно осталось чувство принадлежности, когда теленовости смотрят не только для того, чтобы узнать погоду на завтра. Осталось чувство, что там я дома, что мне не нужно спрашивать, можно ли пойти в лес или он чья-то собственность. Не нужно, потому что он принадлежит мне по праву, данному от рождения.

И я рад, что в заброшенной деревушке в Тульской области есть избушка, которая наша, в которую всегда можно вернуться. Может быть, и вернусь. Может быть, кто знает?

Что же сейчас? А сейчас можно согревать друг друга своим теплом. Сейчас можно верить в вечные и банальные истины.

Во что еще я верю? Точнее будет сказать, в кого. Так вот, я верю в своего самого близкого друга, в жену, которая, закусив от жалости губу, как ребенка мыла меня под душем, стараясь не сделать мне больно, не коснуться переломанных ребер.

Я верю в Свету – свою сильную маленькую красавицу.

Февраль 2000 г.

История с географией

Я пытаюсь как-то привести в порядок хронологию своего сумбурного повествования. А для этого нужно начать с того, как мы вообще оказались в Америке. Тогда логично вернуться в середину 1995 года. Давайте, вернемся.

Как попадают в Америку

После возвращения из Англии все предстало в каком-то нарочито гнусном цвете – грязные улицы, пьяные скандалы соседей наверху, тоненькой струйкой стекающая из крана дурно пахнущая вода подозрительно бурого цвета, серые, злобные люди. Ко всему этому еще и "новые русские", то есть, попросту говоря, бандиты. Раскормленные наглые хари настырно лезли в глаза везде – на дорогах, на заправках, в аэропорту. В теленовостях аккуратно сообщали, кого взорвали в машине, а кого удавили в подъезде. По вечерам за окном в темноте хрипло матерились и орали пьяные. Мрак… А что ждет здесь детей?

У нас возникло то особое состояние, которое, наверное, бывает перед прорывом из окружения. Нужно вырываться. Любой ценой, как угодно. Не получилась Англия, значит нужно в другие края.

Другие – это, собственно говоря, Канада, Австралия да США. Походил, разузнал о возможности легальной эмиграции. Деньги, деньги, деньги. Чтобы уехать в Канаду нужно около двадцати тысяч долларов на семью. Где же мы их вам возьмем?

Впрочем, находят. Вспоминается некто Витя – выпускник первого набора семинарии, где я работал переводчиком.

Поднаторев в изучении христианской морали и обогатившись богословскими знаниями, Витя подался в бизнес. Чего-то он там крутил, чего-то раскручивал. Одним словом, в России человек затосковал и решил ехать в Канаду. Узнав, что компьютерщики пользуются в Канаде режимом наибольшего благоприятствования, Витя купил себе липовый диплом программиста, подзубрил кое-какие основы компьютерной науки и бодро отправился на собеседование в посольство. Очевидно, мозги он там им запудрил неплохо, раз получил добро на выезд в Канаду. При условии, естественно, что предоставит в посольство чек на определенную сумму (если мне не изменяет память, четыре тысячи долларов на каждого члена семьи и что-то еще на оформление и дорогу).

Но и здесь богослов-бизнесмен лицом в грязь не ударил. Витя умудрился заключить договор с какой-то московской бабушкой на строительство дома в нашем приокском районе. Причем показал ей чужой земельный участок, стройматериалы и прочее. Получив с бабушки круглую сумму в долларах, Витя прихватил еще несколько тысяч на дорожку в родной кампании, с которой он делал бизнес, и исчез вместе с молодой женой и дочкой. Нужно сказать, что искали его всерьез. Но не нашли. Всплыл Витя лишь в Канаде, в городе Ванкувере. И по сей день там обитает. Работает вышибалой в казино. Вот, человек нашел себя.

Да… Вернемся, однако, к нашим делам. Витин вариант, при всей его смелости и нестандартности, не подходил. Наши богатства – квартира, которую мы вовремя приватизировали, и крохотный домик в заброшенной деревушке. На Канаду просто не хватало денег. Причем там речь шла о сроках от полгода и больше. А нам нужно было сразу. Все и сразу, и сейчас, немедленно.

Решили пробиваться в Америку. Этап первый – получить визы. Здесь нужно сказать, что утверждение демократии в России сыграло злую шутку с демократиями западными. Внезапно оказалось реальностью то, за что они так страстно выступали все предыдущие десятилетия – Россия признала право любого человека на свободный выезд из своей страны. "Езжайте, ребята, куда вам заблагорассудится, наше дело сторона". Но, что же это, тогда, получается? Значит на невинный, чистенький и благоустроенный Запад обрушится лавина озверевших от перемен, продубленных, закаленных, способных выживать в любых условиях и готовых на все русских, которым хочется проверить, действительно ли там так здорово! Вот тут-то нам кислород и перекрыли – с той стороны.

Поэтому американское посольство было весьма и весьма грозным препятствием. Дело осложнялось тем, что нам нужно было выехать всем, вместе с детьми. Классический трюк представителей посольства великой заокеанской страны заключается в том, что вам предлагают оставить одного ребенка дома. Скажем, вы желаете провести отпуск в Майами всей семьей. А в посольстве говорят: "Ну, нет, всем не надо. У вас двое детей? Пусть один останется в России, а остальные добро пожаловать". Расчет безошибочный. Ясно, что нормальный человек не будет расставаться со своим ребенком на годы, а значит вернется, как миленький.

На всякий случай мы продумывали и другие варианты. Например, если с нами проделают такой трюк, то я беру визу на себя и на Яшку, а Света с Алиской подаются в канадское посольство. Потом мы вылетаем в США, а они в Канаду. А потом я забираю их оттуда. М-да… аж мурашки по коже. Слава Богу, что до этого не дошло! Это был бы апофеоз. Хотя в тогдашнем настроении мы могли и не такое еще вытворить.

Поход в американское посольство – дело серьезное. Уже выяснено, что на частные приглашения там смотрят менее благожелательно, чем на желание просто съездить туристами. Значит будем проникать под личиной туристов. Здесь нужно все подготовить. Находим в Москве турфирму, которая на этом специализируется. Зашел, поговорил. Да, они дают консультации, сообщают, какие документы нужно иметь для визы; да, они делают все бумаги и сами занимаются вашими делами в посольстве. Стоимость услуг – 700 долларов с взрослого и половина с ребенка. Если вас, все же, вызывают на собеседование, половина суммы возвращается.

Все хорошо, но где эти деньги брать? Это две тысячи долларов, а у нас простые, ординарные, то есть, попросту говоря, нищие заработки. Сказав "А", нужно говорить "Б". Раз денег нет, нужно что-то продать. А что можно продать, если, в общем-то говоря, ничего и нету, кроме квартиры? Значит, нужно продать квартиру.

Вот так, не имея еще и виз, мы продали свою квартиру. За двенадцать тысяч долларов. Ну да, квартира в Москве может стоить и сто тысяч. Но мы-то не в Москве, мы живем в маленьком поселке на стыке Московской и Тульской областей.

Есть множество людей, для которых двенадцать тысяч долларов – не деньги. Но мы к ним не относимся. Таких денег я не видел ни до, ни после того.

Отгоняем мысли о том, что мы будем делать, если визы нам не дадут. Квартира-то продана! "Дадут – не дадут… Любит - не любит, плюнет – поцелует!" Все размышления к едрене бабушке. Только вперед, сжигая мосты, чтобы некуда было оглядываться!

Начинаем готовиться к визиту в посольство в соответствии с рекомендациями шустрой турфирмы. Первое, вопрос внешности. Наша задача – произвести впечатление преуспевающей семьи, которой от нечего делать захотелось слетать в Сан-Франциско.

Мое-то дело маленькое. То есть, во всем мире признается, что мужик он и есть мужик и исправить здесь что-то очень трудно. Если он трезв, относительно выбрит и не одет в рваную телогрейку, значит с ним все в порядке. Совсем другое дело женщина. Именно женщина своим внешним видом свидетельствует о материальном уровне семьи. Поэтому во время нашего визита Света будет играть роль группы захвата.

Чтобы не ударить лицом в грязь, покупаем в одном из магазинчиков на ВДНХ шубу из весьма пушистой китайской собаки (если не всматриваться, а, еще лучше, прищуриться, она производит впечатление благородного меха. Какого зверя? Ну, скажем, россомахи. Вы видели мех россомахи? И я нет. Значит это он и есть). По всем знакомым собираются золотые украшения. К сожалению, знакомые все больше вроде нас – убежденные и хронические нищие, одно слово, интеллигенты. Возникает техническое осложнение – кольца и перстни почему-то все оказываются размера на три больше, чем нужно. Значит нужно их подогнать. Прилежно сопя, весь вечер обвязываю кольца нитками, чтобы они не сваливались с пальцев. У нашей племянницы Лены изымаются эффектные сапоги и шляпа. Так, посмотрим весь ансамбль в сборе. Эффект сногсшибательный. Моя супруга спокойно может сниматься в любом детективе в роли роковой женщины и международной шпионки. Особенно ударное впечатление производит шляпа, из под которой она зловеще-таинственно стреляет глазом, взмахивая ресницами.

И вот мы у американского посольства. Длиннющая очередь. Холодно. Конец января. Вокруг очереди оживленно шныряют проворные молодые люди и деловые женщины. Предлагают невероятно дешевые авиабилеты, почти дармовые номера в американских гостиницах и любые другие блага, которые могут заинтересовать путешественника.

Очередь, очередь, очередь. Наконец проникаем внутрь. К этому моменту моя жена уже может сравниться с тем самым мамонтенком, которого откопали в леднике вечной мерзлоты Якутии. Ее приходится долго оттаивать, чтобы вернуть в жизнеспособное состояние.

Еще пара очередей, и мы в самом центре того таинства, которое называется интервью в американском посольстве.

Большое помещение. С одной стороны пять или шесть окошек. По громкоговорителю объявляют фамилии и говорят, к какому окошку подойти. Там разыгрываются примерно такие же сцены, что и в английском посольстве. Над всем довлеет принцип презумпции виновности. В основном игра проходит по тем же самым правилам. Задача чиновников, которые проводят так называемое интервью (по сути дела, самый унизительный допрос), заключается в том, чтобы найти повод отказать в визе. Наши же по условиям игры должны доказать, что они вернутся и не собираются в Америке работать. Насколько я понимаю, именно это и есть тот риф, о который вдребезги разбился прекрасный миф о Декларации прав человека и неотъемлемом праве каждого выезжать из своей страны и въезжать в нее. Игра называется "Выезжайте, только мы вас не пустим!" У одного из окошек импозантный мужчина истерически кричит: "Я ничего не должен доказывать! У вас есть все документы, это уже ваше дело их оформить!" Ну, это предсмертный вопль. Исход понятен, дальше можно не смотреть...

Смущает ли меня, что мы прорываемся в Америку, чтобы остаться? То есть, сделать именно то, чего больше всего боятся уважаемые джентльмены? Нет не смущает. Таких чувств я себе позволить не могу. С грузом таких убеждений нужно оставаться в России и сидеть у пыльного окошка с видом на помойку и обосраные просторы за ней.

Меня всю жизнь держали за дурака. Всю жизнь родная страна убеждала меня, что я идиот. Что я лишен способности думать и принимать самостоятельные решения относительно своей жизни. Что за меня есть, кому беспокоиться. Что все в порядке и будет еще лучше. Теперь же я принимаю собственные решения – хорошие или плохие, удачные или неудачные, но я их принимаю сам. И расплачиваться буду за свои, а не за чьи-то ошибки. Не я придумывал иезуитские законы об иммиграции, по которым ты должен сидеть там, где сидишь (если только у тебя нет больших денег, то есть, если ты не прохиндей и не жулик). Да, это наше решение. Мы – Света и я – берем в свои руки свою судьбу и судьбу наших детей –Алиски и Яшки. И если мы пропадем, это будет наша вина и только наша. А если мы выживем, то не благодаря каким-то добрым дядям и тетям, а благодаря себе.

Думаю ли я, что западное государство – та же Америка – хоть чем-то честнее или, скажем, нравственнее, чем почивший в бозе Советский Союз? Боже упаси! Конечно же, нет. Такие же суки, только более изощренные. Тебя принимают точно за такое же безмозглое быдло. Но при этом самым дружеским образом похлопывают по плечу и с серьезным видом толкуют о свободах, правах и демократии. А поскольку своим гражданам они навешивают лапшу на уши уже две сотни лет подряд, то и мозги у этих граждан промыты куда основательнее, чем у нас, и они искренне весь этот бред поглощают. Но за красивой вывеской те же джунгли, где тебя заглотят и схрумкают, не задумываясь. Есть, однако, существенные преимущества. В этих джунглях тебя хотя бы не унижают в повседневной жизни. Над тобой не издеваются в конторах. Да, из тебя выжимают последнее, но делают это с улыбкой и убедив тебя, что не они, а ты сам это делаешь добровольно. Главное же достоинство, что здесь есть, куда скрыться от государства. "Нате, гады, подавитесь моими налогами, и чтобы я вас больше не видел". Это одно уже ставит Америку в неизмеримо лучшее положение в сравнении с Россией. Здесь есть, куда спрятаться – если, конечно, ты выжил.

Рассматриваю толпу. Стремящиеся получить американские визы по большей части производят довольно жалкое впечатление. Грубо размалеванные женщины в каких-то диких шапках и платках. Пальто и шубы расстегнуты. От жары косметика плывет, придавая дамам еще более чудовищный вид. Мужчины раздувают грудь и внушительно хмурятся.

Посматриваю на свою оттаявшую маленькую жену. Класс, вне конкуренции. Света просит у меня ручку и начинает вертеть ее в руках. Зачем ей эта ручка? Нам же ничего не нужно писать. Наконец до меня доходит. Таким образом ненавязчиво демонстрируются многочисленные кольца и перстни. А иначе змей в окошке может и не увидеть всех золотых побрякушек. До чего же ушлый народ эти женщины! Мне бы и в голову не пришло.

Еще одно условие предстоящего состязания. Я ни в коем случае не должен показывать, что знаю английский язык. Поэтому, согласно, предлагаемой легенде, я – редактор издательства и ни о каком английском языке слыхом не слыхивал. Естественно, среди бумаг лежат справки, что я зарабатываю две тысячи долларов в месяц, что у нас есть недвижимость, машина и все, что хотите.

Вызывают нашу фамилию. Света опережает меня и идет первой, а я с независимым видом выступаю сзади. Опять-таки задним числом соображаю, что именно так и нужно. За окошком молодой мужик. Окинув молниеносным взглядом мою жену, начинает скучно перебирать бумажки.

Слышу вопрос: "А на какие деньги вы собираетесь ехать в Соединенные Штаты?" С ловкостью фокусника извлекаю из пачки бумаг справку о зарплате в две тысячи долларов и сообщаю, что зарабатываю достаточно, чтобы провести отпуск с семьей в Калифорнии.

Ничего больше не говоря, он пододвигает к себе наши паспорта. Что-то пишет в них. Мы, окаменев, молчим. Неужели!?

"Придете за паспортами в четыре часа".

Как во сне идем на выход. Господи, этого не может быть! Какой-то подвох? А дети?… Неужели дали всем?… Этого же не может быть… Наверное дали, иначе бы он что-нибудь сказал...

Все в том же сомнамбулистическом состоянии выходим из посольства…. переходим Садовое кольцо. Там нас ждет с машиной брат жены. Растерянно улыбаясь, говорим: "Ты знаешь, кажется нам дали визы".

В четыре часа забираю паспорта, заплатив двести восемьдесят долларов за четыре визы. За четыре? Не веря своим глазам, снова и снова раскрываю паспорта и смотрю. Ну да, вот моя виза, а вот Яшкина в моем паспорте. А в паспорте жены Алиска.

Теперь мы знаем, что едем. Из дикой идеи наша затея приобретает практические очертания. Найдись поблизости умный человек, проявивший интерес к этой авантюре, он бы непременно спросил: "А как, собственно говоря, вы собираетесь устраиваться в Америке?"

План был настолько же прост, насколько глуп и наивен. На несколько месяцев денег нам хватит. (Ага, вот тут-то я и угадал! Как же – на несколько месяцев!) За это время я нахожу адвоката, и он делает нам грин-карты. Вся операция занимает полгода. И Америка покорена.

Как же хорошо, что нам не дано знать будущее. Если бы я знал хотя бы малую толику того, что предстояло впереди! Жить бы нам тогда в России по сей день.

Куплены билеты до Сан-Франциско. Уже перетащили почти всю мебель к Светиным родителям. Слетал в Краснодар, попрощался со своими. Рассказываю матушке тот же оптимистичный план – полгода и все. А потом будем летать в Россию каждые несколько месяцев.

В один из последних дней сжигаем рядом с нашей хрущовкой все лишние бумаги. Впрочем, хрущевка уже не наша. И квартира на первом этаже, где мы прожили шесть лет, больше не наша. Что же наше? Домик в деревушке, который мы не успели продать (чему сейчас я очень рад). Да еще шесть тысяч долларов – все, что осталось после платы за услуги ушлой турфирме, покупки билетов и прочего-прочего. Да два чемодана, с которыми мы полетим. Невелик багаж для вступления в новую жизнь. Ну еще Алиска с Яшкой. Девятилетняя Алиска и четырехлетний Яшка, которые с нетерпением ждут, когда мы полетим в Америку, не понимая, что же это, в сущности, такое.

Темнота. Огромный костер на снегу. Туда летят журналы, какие-то книги без корешков, письма... Сжигаем мосты.

Январь 2000 г.

Опять беда с хронологией – ведь до этого была Англия. Господи, как же все запутано! Прямо, как в жизни. Куда ни глянь, а там узлы какие-то, клубки, завитушки. Значит, чтобы чуть-чуть эти завитушки распутать, из девяносто шестого нужно опять отступить чуть назад.

К берегам туманного Альбиона

Естественно, что, как и все авантюры нашей счастливой жизни, Англия началась с невинной идеи жены. Как-то вечером в полном соответствии с сакральными советскими традициями мы сидели на кухне, пили кофе и вели разговоры. Светка заметила: "Слушай, пол-семинарии постоянно болтается в Англии, в Германии, в Америке, где их только не носит? Все машины пригоняют, чего-то продают… Одни мы, как дурни сидим, копейки считаем. Ты ведь, все-таки, переводчик, почему бы тебе не попросить кого-нибудь прислать нам приглашение?"

Идея была самая простая. Мы продаем наш "Жигуль" и на эти деньги летим в Англию. Там покупаем три "Лады" и отправляемся домой. А чтобы прикатить на трех машинах, берем с собой старшего брата жены, Сашку – заодно и мир посмотрит. Потом две машины остаются нам – в смысле, нам и Сашке,– а одну продаем и имеем с этого определенный профит. Такая вот изящная комбинация. Это вариант "А". Вариант "Б" – если удастся зацепиться за работу, то мы с Сашкой остаемся, а Светка возвращается домой согласно купленному билету, поскольку у нее отпуск всего на месяц. Мы же с полными карманами заработанных денег триумфально прикатим, когда нас оттуда попрут.

Сказано – сделано. Я позвонил Хоккинсу и этот чудный дед без всяких вопросов прислал нам приглашение на троих. Естественно, я заверил его честным словом джентльмена, что мы никоим образом не будем его беспокоить в Англии.

Об английском посольстве у меня остались самые теплые воспоминания.

Во-первых, простояв около пяти часов в очереди на морозе, приятно было оказаться в тепле. Правда, стояли мы там, как в загоне, но если родная пролетарская власть никогда не тревожилась по поводу удобств своих граждан, то почему об этом должна болеть голова у представителей другой власти - королевской? Ясно и понятно, что нигде и никто не рад нас видеть. Во всяком случае, в пределах планеты Земля.

Во-вторых, там висел портрет Елизаветы II, что как-то смягчало атмосферу. А смягчать было что, поскольку расправа над претендентами на обладание британской визой больше всего напоминала заседания трибунала в тридцать седьмом году. Каждого равнодушно спрашивали, что он, собственно говоря, забыл в Соединенном Королевстве. Самые наивные отвечали, что, мол, желают подучить английский язык. М-да, слабенько… Тут-то, голубчик, и попался.

"А почему вы не можете учить его здесь?" –

Вот и все, ступай с Богом и запомни, что уроки готовят и продумывают дома, а у доски нужно только отвечать. Оригиналы приводили совершенно диковинные и смехотворные доводы. Например, один дедок договорился до того, что желает, мол, навестить внука в Лондоне. Нашел тоже повод! Само-собой разумеется, ему назначили повторное интервью, чтобы вдумчиво разобраться, что же, все-таки, за этим скрывается.

Меня нервировал Сашка. Я еще не знал, что, волнуясь, он начинает непрерывно шутить. Не могу сказать, что шутки были плохими, но, как-то, несколько ни к месту. Я, как Кутузов осматривал поле будущей битвы. Нужно было сориентироваться, как себя вести, какая общая обстановка, а заодно и самому привести в порядок дыхание. Претендент должен быть вальяжным, расслабленным и уверенным в себе....

Со мной беседовала милая англичанка со стальным взглядом комиссарши из «Оптимистической трагедии». Скромно сообщаю, что поскольку я переводил мистера Хоккинса много месяцев в России, он желает принять меня в Англии вместе с супругой и ее братом (при этом ненавязчиво демонстрируется письменное приглашение). Моя собеседница тут же улавливает слабую точку в предложенной версии: "Так, ну вы, ладно, жена – понятно, а при чем здесь ее брат?"

Ребята, я же говорю, что уроки нужно готовить дома!

- "Видите ли, во время пребывания мистера Хоккинса в России мистер Зайц много раз возил его на собственном автомобиле, принимал у себя дома и оказывал множество других услуг. Поэтому в знак благодарности мистер Хоккинс приглашает также и мистера Зайца". -

Посмотрев на могучие плечи мистера Зайца, дама уверенно заявляет: "Да он же там работать будет". (Тут она попала в самую точку).

Да-а, нужно было заготовить справку (на английском языке, естественно), что мистер Зайц с шестилетнего возраста хворает грыжей и припадками…

"Да как же он будет работать, – говорю, – если он по-английски ни слова не знает?" –

Сам понимаю, что аргумент слабенький. Запомните, а, еще лучше, запишите – если вы проходите интервью в посольстве, каждый ваш ответ должен не только убедительно отвечать на заданный вопрос, но и снимать возможный следующий. Долго расспрашивать вас никто не будет. Не додумал я, засбоил как-то.

Мои слова собеседницу явно не убедили, но очевидно мы попали под благодушное настроение. Одним словом, визы нам дали. Вот тут-то на выходе из посольства до Сашки дошло, что все это не просто наша со Светкой очередная сумасшедшая авантюра и что мы всерьез намереваемся утащить его в далекие земли, где живут совсем чужие и, может быть, очень даже дикие люди.

–"Слушайте, а может быть вы сами полетите, а я как-нибудь потом?" –

На этот испуганный вопль любимая сестра ответила брату встречным предложением – но лучше его не печатать.

В самолете больше половины мест пустовало. Сзади нас сидели три девушки в возрасте от двадцати до тридцати. Сразу же после взлета они начали пить. Что именно? При всем своем опыте определить напиток по бульканью я несколько затруднялся, а назад не оборачивался, чтобы не смущать эти кроткие создания. Поэтому, не могу сказать, может быть, шампанское, а может быть портвейн "Кавказ" (хотя "Кавказ" – это больше из времен моей славной боевой молодости).

Одним словом, дамы пили и обсуждали грядущую в Англии работу. Кем они работали? Да есть одна такая профессия, которая совсем не требует специальной подготовки – нужно просто грамотно распорядиться тем, что дал Бог. Говорят, самая древняя на земле. Ясно было, что летят они не впервой. Очевидно, что с посольством у дам сложились самые задушевные отношения.

Пока мы стояли в очереди на паспортный контроль в лондонском аэропорту Хитроу, я краем глаза наблюдал за нашими попутчицами. Все трое были вдребезги пьяны. Одна мерно покачивалась, придерживаясь за ремень поставленной на пол дорожной сумки. Можно сказать, использовала в качестве якоря подручные средства. Так она и колыхалась – как лилия в пруду или еще что-нибудь.

Одеты все трое сногсшибательно – в стиле ведущих модниц серпуховской толкучки. Размалеваны согласно тем же эстетическим критериям.

Мне страшно интересно, что скажет работник королевской паспортной и таможенной службы, увидев, что на Британские острова собираются высадиться такие гостьи. Любопытство мое было удовлетворено мгновенно. Он вообще ничего не сказал!

Я думаю, что чиновник был, как бы сказать,… наркотизирован густым перегаром, который источали посланницы великого русского народа. А может быть он решил, что в таком состоянии три грации угрозы государственным интересам Великобритании явно не представляют (в отличие от хитрого деда, которому втемяшилось повидаться с внуком).

Если вы думаете, что паспортный контроль на Западе пустая формальность, то глубоко заблуждаетесь. Как-то уже в Англии мне позвонил из России некто Ваня. Работал он трактористом в подсобном хозяйстве семинарии и мечтал о великих свершениях. Просьба у него была самая скромная. Ваня собирается прилететь в Англию на полгода, так можно ли на это время остановиться у меня, а, кстати, не могу ли я его устроить там на работу? Несколько ошалев, отвечаю, что сам снимаю жилье и мой домохозяин вряд ли будет рад пополнению, что с работой могу попробовать, но, поскольку английского он не знает, это дело сложное.

Ване мои объяснения не понравились. Заодно я поинтересовался, по какой легенде он, собственно, прилетает в Англию. Ваня гордо пояснил, что прилетает он, как пастор, приглашенный на семинар Ньюболдским колледжем.

Нужно отдать должное его сообразительности: Ваня сам себе послал факс – из одного здания семинарии в другое (якобы из Англии). Не знаю, правда, на каком языке был текст, да это и не важно. А важно то, что в своей легенде Ваня допустил один существенный прокол. Он не учел, что тракторист не всегда похож на пастора, а пастор, соответственно, – на тракториста. Кроме того, желательно, чтобы участник семинара говорил на языке страны, в которой он будет проходить. Не учел Ваня и того, что на дворе двадцатый век заканчивается и технический прогресс достиг небывалых вершин. Я робко попробовал намекнуть ему на эти обстоятельства, но Ваня никаких изъянов в своих планах не видел и распрощался со мной обиженно.

Дальнейшую историю я узнал позже, вернувшись в Россию. Наш герой благополучно добрался на Англии, но в лондонском аэропорту Хитроу появление пастора Вани вызвало у работников паспортного контроля повышенное любопытство и определенные сомнения. Его не стали долго расспрашивать, а просто позвонили в колледж – по телефону. Такого варианта Ваня почему-то не предвидел...

И быстренько выяснилось, что пастора с такой фамилией там не приглашали, да, собственно, и семинара никакого в обозримом будущем не планируется.

У Вани отобрали паспорт и отпустили гулять до следующего дня, когда отправлялся ближайший рейс на Москву. Тут-то он совершил самую страшную свою ошибку. Как всякий советский человек, неудачливый пилигрим воспринял изъятие паспорта, как непоправимую трагедию. Ване следовало просто выполнять намеченный план. Никто бы его, естественно, не стал разыскивать и терять пастору-трактористу было нечего.

То есть, по сути дела, он мог преспокойно оставаться в Англии столько, сколько позволяла ситуация – финансовая и личная. Все равно после этого инцидента не видать ему больше берегов Альбиона, как собственных ушей. Но, впав в панику и растерянность, на следующий день наш путешественник мирно сдался и был отправлен домой.

Подобный же случай произошел с одним мужичком в Анкоридже. Он пытался проникнуть в Америку под личиной туриста, но не смог сразу ответить на вопрос, почему выбрал для своего отдыха именно Аляску. Заинтересовались вещами, обнаружили там диплом и другие документы, которые туристы, в общем-то, с собой в дорогу не берут. И отправили обратно….

Ну, что ты будешь делать? Опять забежал вперед – от Англии к Америке. Но теперь уж поздно возвращаться.

… Все это вспоминалось мне во время полета в Америку. В Шереметьево у самого входа в самолет меня остановил мужчина в штатском и попросил показать наши паспорта. Он весьма тщательно сравнил фотографии с оригиналами, а также долго и вдумчиво рассматривал наши визы. Неожиданности здесь особой не было. Это я уже видел во время первой поездки в Америку.

После дозаправки в Сиэтле, нам нужно было лететь еще часа полтора до Сан-Франциско. Вот тут-то нервы мои разыгрались всерьез. Ване терять было нечего, кроме порушенных планов. У нас же поставлено на карту все. Все продано и все ценности с нами – Алиска, Яшка и два чемодана.

Я ни о чем не мог ни думать, ни говорить. Хотя легенда вроде проработана и в кармане лежит ваучер турфирмы, но кто знает? Если что, возвращаться нам некуда. Теперь что Америка, что Канада… хоть Гренландия – весь мир наш дом (а если поточнее – ни кола, ни двора). Лишь бы по мне не было видно, в каком я напряжении и мандраже…..

В аэропорту Сан-Франциско сонный чиновник паспортного контроля, по виду то ли мексиканец, то ли перуанец (а, может быть, и вообще, боливиец) мельком глянул в мой паспорт и коротко спросил: «Tourists?». На что я, глуповато улыбаясь, с готовностью кивнул головой и ответил: «Туристы, туристы мы». Он лениво выписал въездные карточки и махнул рукой: "Проходите".

Все!!!

Вот, она Америка! Сделали!

(Ну да, сделали! Носок ботинка в чуть приоткрытую дверь вбили, чтоб ее не захлопнули перед носом – вот, что мы пока сделали. О дальнейшем смотри опус «Завоевание Америки»).

Стоп, стоп. Мы ведь говорили про Англию…

Так вот, про Англию. Туманов я не видел. Как-то не было их в ту зиму и весну. Ну, а летом, какие могут быть туманы? Летом и так хорошо, зачем еще туманы?

В Лондоне хотя и был, но как-то на бегу. Поэтому ничего не могу сказать ни о Вестминстерском аббатстве, ни о Трафальгарской площади, ни о Пиккадили.

Гайд-парк? Ну, что Гайд-парк? Есть такой, бывали мы там. За уголок ораторов сказать, правда, ничего не могу – не видел, а вот автомобильная парковка под Гайд-парком классная. Говорят, самая большая в Европе. Легко могу поверить, во всяком случае, мы с Сашкой там заблудились и полчаса не могли найти машину.

И жара стояла одуревающая, и по всему парку народ загорал на травке.

Возвращение

В Ньюкастле мы с Сашкой потерялись. Когда я в Рединге покупал билеты на паром в Норвегию, меня заверили, что найти пристань – сущие пустяки. А я по неиссякаемой своей наивности поверил. С размаху вкатив в Ньюкастл после четырехчасового пробега из Лондона, мы сразу же запутались.

Английские города вообще рай для любителей решать головоломки. А вдобавок ко всему я так и не привык к левостороннему движению. Не оставляло чувство неловкости, все время хотелось что-то поправить и поставить на свое место. Попробуйте надеть брюки задом наперед… вот-вот, примерно так я себя и чувствовал, рассекая по дорогам Англии. Дороги эти, кстати, очень узкие, извилистые и без обочин. По неправильной стороне дороги вообще неуютно ездить, а без обочин дорога лишается еще какого-то важного элемента. Несколько раз, повернув, куда мне нужно, я, к своему великому удивлению, оказывался на встречной полосе. Корректные водители английских грузовиков, высунувшись из кабин, поливали меня отборным матом (в такие скорбные минуты я сохранял на лице улыбку японского дипломата). Впрочем, про себя не горевал, а искренне радовался. Во-первых, не размазали по дороге, а могли бы. Во-вторых, все-таки джентльмены, только словами чувства выражают. В России…, да, в России, оно, конечно, могло бы и по-другому обернуться...

Так вот, Ньюкастл. Какое-то время мы бестолково крутились по городу, тыкались в переулки, выезжали на улицы, потом вообще оказывались в тупике. В конце-концов вспомнилось, что нас с детства учили в тяжкие минуты идти к народу – он, народ, всегда выручит. Остановились у зачуханой автомобильной мастерской. Один из мастеровых тут же и с большой готовностью нам все растолковал. Оказывается нужно доехать до такой-то улицы, потом повернуть туда, потом сюда, потом вот эдак вроде как бы сикось-накось, и мы на верном пути.

Набросав на бумажке схему маршрута, двинулись в путь. Поскольку Сашка обладает неизмеримо лучшей, чем я способностью ориентироваться, он поехал первым. Крутнули туда, потом сюда, потом в туннеле, где дорога раздваивалась, я крутнул еще куда-то и увидел, как Сашкин "Вольво" быстро удаляется от меня по другой, отходящей в сторону, дороге.

Приплыли.

Выбравшись из этой коловерти, заехал на заправку, чтобы заодно обмыслить ситуацию. А ситуация, скажем прямо, складывалась своеобразная. За себя я не волновался, времени до парома было еще достаточно, дорогу я спросил на заправке (действительно, если бы не наставления отзывчивого мастерового, все просто,).

Но Сашка исчез во мгле тоннеля – не зная английского и без билета. У него с собой нарисованная схемка, но рассчитывать, что Сашка по ней найдет дорогу, было бы слишком оптимистично. Тем более, что схемка скорее изображала, как выбраться из Ньюкастла, а не саму дорогу к порту. Любезные труженицы турбюро как-то забыли упомянуть, что порт и город Ньюкастл – это две большие разницы.

Итак, наши визы заканчиваются на следующий день. Если пропадут эти билеты, других нам не достать днем с огнем (я и эти-то с огромным трудом купил). А Сашка исчез. Н-да...

Почему мы оказались в таком цейтноте? Говоря просто, подложило нам огромную свинью Шенгинское соглашение, которое приняли страны Общего рынка, пока мы самозабвенно трудились в Англии. Если раньше транзитные визы можно было сделать хоть за день до въезда в нужную страну, то теперь требовалось не меньше двух недель, о чем я, естественно, не подозревал и что мне очень быстро разъяснили в посольстве Бельгии перед тем, как выставить нас за дверь.

В результате такого пинка в зад со стороны европейского сообщества мне буквально в последнюю минуту удалось сделать транзитные визы в Норвегию и Швецию. На Финляндию времени уже не хватило. Махнув рукой, я понадеялся на классическое русское авось, а также на то, что, будучи здравомыслящими западными людьми, финны постараются как можно быстрее отделаться от залетных русских.

С билетами на паром через Северное море было туго. Мне чудом удалось схватить два места, скажем так, в тамбуре.

Ладно…, вернемся к Ньюкаслу.

В общем, к причалу я подъехал в настроении ниже среднего. Там уже очередь машин, но на паром пока еще не грузятся. Спрашиваю хлопца, который пропускает на пристань, не видел ли он "Вольво" с пристегнутым к переднему сидению огромным игрушечным медведем. Не видел...

Отогнав машину в сторонку, грустно размышляю, что можно предпринять. А действительно, что можно сделать, если двое русских, один из которых не знает английского языка, потерялись в незнакомом городе в последний день своего законного пребывания в Англии?

Через пять минут малый из будки подбегает к машине с сообщением, что только что подъехал мой брат. (Кстати, это совершенно чудесная черта западных людей. Так делают в Англии, так, скорее всего, сделали бы в Америке. В России, вполне возможно, сторож в будке просто отметил бы про себя, что вот, мол, и второй подъехал. Теперь посмотрим, встретятся они до отплытия или не встретятся. Ну, а что, и правда ведь интересно).

Обернулся – рядом с будкой стоит "Вольво" с медведем....

Сашка с разбегу набрасывается на меня с руганью. Почему-то особенно его завело, что я улыбаюсь. В середине гневной тирады приходится его прервать. "Мудак ты, братан. Вместо того, чтобы ругаться, лучше прикинь, в какой бы заднице мы оказались, если бы ты за этот час не приехал. Видишь, уже начинают загружать".

Сашка как быстро заводится, так же моментально и отходит. За счастливое воссоединение выкуриваем пару сигар из тех, что я взял в дорожку. Пристраиваемся за автобусом с английскими школьниками и катим грузиться в тушу парома. С попутным ветром в страну викингов…

Хотя лето очень жаркое, на пароме как-то сразу стало зябко. Из машины приходится выдираться в самом прямо смысле слова. Внутренность парома разделена на узенькие дорожки для машин. Поэтому, добравшись до своего места, открыть дверь уже нельзя – перила не дают. Можно только чуть-чуть приоткрыть ее и могучим усилием выпихнуть себя наружу.

Вспомните пригородные электрички в часы пик…, когда вы в середине вагона и вдруг вспоминаете, что на следующей станции выходить. Вспомнили? Ну вот, и объяснять дальше не надо. Стойло для машин закрывается и до Норвегии доступа к машине не будет.

Туристический сезон в разгаре, и паром переполнен. Для таких горемык, как мы выделен кинозал. Главное не растеряться и постараться ухватить матрасы, а по возможности еще и одеяла с подушками. Ну, к этому не привыкать: прорваться, урвать, ухватить – это нам раз плюнуть. Да и пустяки все это – через несколько дней нам пришлось провести всю ночь, сидя на холодных пластиковых стульях на гигантском пароме, полном пьяных вдребодан финнов. Это уже на этапе Стокгольм – Турку. Не будем, однако, забегать вперед.

Обеспечив себя всем необходимым для безмятежного сна на полу кинозала, выходим на палубу. У соседнего причала серый военный транспорт. Туда грузят краном бронетранспортеры, а рядом у борта вытянулась очередь защитного цвета грузовиков. С интересом наблюдаю. Любопытно, куда это они собрались? Наверное, в Югославию…

И двинулись мы через Северное море.

Ночью выхожу покурить. Для конца июля на палубе просто холодина и моя зимняя пуховая куртка пришлась очень даже по сезону. Впереди прямо в море сверкает огнями нефтяная вышка, вдалеке еще одна, а за ней еще огни.

Берег Норвегии напоминает иллюстрации к сказкам. Масса островков. У многих причалы с катерками. Прямо лубочная картина. Крохотный островок, на котором есть место только для трех сосен, белого домика и пристани. И все каких-то очень ярких резких цветов – синее море, красная крыша домика, зеленые деревья, разноцветный катерок.

От пристани Ставангера все сразу вернулось на свои законные места – я еду по правой стороне, встречные едут по левой стороне. Кстати, ограничение скорости там 50 км. в час. Я бы сказал, что даже для неторопливых скандинавов это перебор.

Теперь остались сущие пустяки. Пересекаем Норвегию, потом Швецию, потом Финляндию (если только нас впустят туда без визы). Потом каких-то две тысячи километров и мы в родной деревне. Упаду на колени, со всхлипом прижмусь щекой к родной березке! М-да… Ну, а раз непьющий я, то просто буду отсыпаться.

Да, много лет уже не пьющий. Но были когда-то и мы рысаками.

Но об этом потом, иначе пришлось бы опять возвращаться на десять лет назад. Сколько можно? На это есть другие опусы, где именно данной теме уделено самое пристальное внимание.

А пока: Америка, Америка во все стороны. И в центре Америки мы сидим.

октябрь 1999 г.

Завоевание Америки

Наше прибытие на американский континент не сопровождалось ни вспышками блицев, ни толпой корреспондентов, ни приветственными плакатами встречающих. Итак, сонный чиновник паспортного контроля, по виду то ли мексиканец, то ли перуанец (а может быть и вообще, боливиец) мельком глянул в мой паспорт и коротко спросил: «Tourists?». На что я с готовностью отвечаю: «Туристы, туристы мы». Толпа встречающих состоит из одного человека. Московская турфирма попросила меня взять с собой какой-то невероятной величины диковинный объектив от древнего фотоаппарата. А за это в Сан-Франциско нас встретят и, даже, отвезут в заказанный нами через турфирму отель. Упакованный и перевязанный шнуром объектив удивительно напоминал взрывное устройство начала века. Точно повяжут меня с этой хреновенью! А может быть там и правда что-нибудь запретное? Я ведь не смотрел, что внутри. У меня сильное побуждение сунуть фиговину в урну еще в Шереметьево, но, подавляя опасения и сожалея о неправильном своем воспитании, я все же доволок подозрительный пакет до Сан-Франциско. Встречающий оказывается деловитым молодым человеком, который действительно быстро нас доставил в отель. Отель на поверку обернулся занюханым мотелем 'Super 8'.

…………..

За окном неведомая ночная улица неведомого мира. Время около девяти вечера и хочется есть. Говорю Свете: «Зай, я пойду, поищу, может быть найду что-нибудь поесть». Внизу на выходе на меня несколько удивленно смотрит неприветливый портье.

Какое-то время бездумно иду по темной улице, глядя по сторонам в поисках чего-нибудь вроде Макдональдса. Как-то не по себе, только не могу понять, почему. Потом дошло – улица совершенно пустая. Ни единой души в обе стороны. И расхотелось мне искать, а то, пожалуй, найдешь американских приключений на свою свежеприбывшую восточноевропейскую задницу. Для очистки совести заглядываю в какой-то бар, где, как мне кажется, на меня, опять-таки, удивленно из полутьмы смотрят посетители. А хрен его знает, что тут, только пьют или и пожрать можно взять? Спрашивать почему-то не хочется.

В гостинице нахожу внизу автомат, который щедро выдает мне большой пакет чипсов и три банки пепси. И то дело.

Долго не могу уснуть, хотя измучился и устал, как собака – начался этот день ранним утром в Заокске, а заканчивается на другом краю земли, в городе Сан-Франциско. За окном воет сирена не то полицейской, не то санитарной машины. Незнакомые звуки и запахи окружают нас в этом новом мире.

Наутро выходим на нашу первую прогулку по Америке. Вчерашняя мрачная улица не производит особенно радостного впечатления и при дневном освещении. Серые дома, разбросан мусор, какие-то пакеты на тротуаре валяются. На углу болтают две припозднившиеся черные проститутки. Но буквально в десяти минутах ходьбы начинаются красивые ухоженные кварталы.

Первый день ознаменовался первым ЧП. В магазине одежды потерялся Яшка. Как и всякий нормальный мужик, магазины я не люблю – это если выразиться очень мягко. Сдерживая раздражение, рассеянно смотрю на горы шмоток и мечтаю поскорее убраться из этого тряпичного рая, когда Света подбегает ко мне с квадратными глазами: «Яшки нет!»

«Как, нет?» –

«Так. Был рядом со мной и нету.» --

Спрашиваю продавщиц. Они не видели.

«Я пошел на улицу, а ты смотри здесь». -

Выскакиваю на улицу, смотрю в обе стороны. Не мог он уйти далеко. Через секунду появляется перепуганная Света:

«Нет его в магазине!» -

Теперь я тоже перепуган. Думай, думай быстро. Четырех летний ребенок даже не соображает, что он в другой стране... Если он сейчас потеряется, мы его никогда не найдем…. Звонить в полицию? Откуда? Нельзя уходить и нельзя стоять на одном месте… Что-то нужно делать прямо сейчас, пока он не успел никуда уйти... Из магазина выскакивает продавщица, улыбается, машет руками:

«Your boy is here», -

Оказывается, он спрятался под стойкой с платьями и оттуда стрелял в покупателей из только что купленного игрушечного револьвера. Господи! Еще одна такая встряска и меня точно вперед ногами понесут. И не дождусь я счастливой жизни в обретенном земном раю.

Назавтра уезжаем в Сан-Бернардино, на юг. Почему именно в Сан-Бернардино? Продолжается полоса чудес, которая началась с беседы в американском посольстве, когда нам дали визы с двумя детьми. (Все, кто имел дело с американским посольством, знают, что такого не бывает). Буквально за два дня до отлета, когда мы уже взяли билеты до Сан-Франциско, оказалось, что в Заокском гостит Володя, один из первой группы, которую обучал Миттлайдер, а я, естественно, переводил. Сейчас живет в Калифорнии и приехал в Россию в гости. Рассказываю ему о наших американских планах. Володя с энтузиазмом кричит: «Слушай, Юра! Приезжайте к нам. Поживете, осмотритесь!» А что, это мысль. Нам ведь все равно, куда ехать.

Теперь мы катим к нему всю ночь через Калифорнию на автобусе кампании «Грейхаунд» – десять часов езды.

В Сан-Бернардино пальмы и яркое солнце. Нас встречает Володя. Знакомимся с его женой, Любой, и их мальчишками, Сашкой и Мареком. Они снимают двухбедрумный апартмент или в переводе с русско-американского сленга на нормальный язык – трехкомнатную квартиру.

Экзотики хоть отбавляй, например, колибри – крошечные птички с длинным клювом, больше всего похожие на шмеля-переростка.

Осмотревшись, начинаю прикидывать, с чего начинать. Прежде всего, нужно снять жилье. Во всех книгах об Америке нет ничего проще, но в действительности людям без американских документов, без работы и рекомендаций приличное жилье никто не сдаст. С помощью Володи удается снять квартиру прямо напротив в том же комплексе.

Я говорю «комплекс», потому что не знаю, как еще назвать это типичное для американских городов поселение – два десятка двухэтажных домов, окруженных железным забором. Проникнуть можно только через ворота, которые каждый из жильцов открывает своим ключом прямо из машины. Внутри бассейн и прачечная, в которой стоит несколько стиральных машин и сушилок. Приходишь, загружаешь, бросаешь три «квотера» ( двадцатипятицентовых монеты) и стирай на здоровье. Потом бросил еще чего-то и суши до упаду.

Февраль, но температура около 20 тепла. Часто обрушиваются проливные дожди. На окружающих город горах лежит снег.

Итак, освоение Америки началось -- есть жилье, пусть, пока, пустое. Денег у нас шесть тысяч – все, что осталось от проданной в Заокске квартиры. Это и много, и мало. Много, если смотреть абстрактно. В прикладном же варианте на эти деньги нам нужно закрутить американскую жизнь: купить машину, компьютер и просуществовать неопределенное время, пока не начнут поступать доходы. Откуда они будут поступать? Это отдельный и пока еще не вполне ясный (а, точнее, совсем неясный) вопрос. Пятьсот долларов заплачено за жилье и пятьсот долларов составляет задаток. Это правило Америки – если за время проживания мы ничего не испортим и ничего не натворим, задаток вернут, когда мы будем съезжать. Но вернут потом, а тысячи уже нет.

Я упоминаю точные суммы, поскольку все это, как арифметическая задача с бассейном, в который вода течет, но при этом снизу еще и выливается. Вопрос, что произойдет раньше, начнутся заработки или закончатся деньги. Да и вообще вся ситуация прямо-таки хрестоматийная. Русская семья с двумя детьми. Ни прав, ни статуса, ничего. Нужно устроиться и выжить.

С машиной я прокололся сразу – резко и глупо. Буквально через пятнадцать минут после того, как мы расстались с продавцом, у нее полетела трансмиссия. Черепашьим ходом возвращаюсь, но продавца, естественно, и след простыл. Кое-как за час доползаю по темным улицам домой. Удар тяжелый. С помощью Володи и всезнающих наших начинаю разбираться в местной авторемонтной ситуации. После нескольких неудачных заходов нахожу мексиканскую мастерскую, где за пятьсот долларов мне ставят отремонтированную трансмиссию. Пятьсот – это много, но в других местах я бы заплатил намного больше. Как ни крути, все равно дорого, зараза!

А как вообще устраиваться? Что делать? Пока все в розовом тумане.

Комментарий ветерана

Мы не представляли себе в то время, насколько тяжелым, если не сказать, безнадежным, было наше положение. Прошли времена, когда в Америку можно было просто приехать и остаться. Прошли времена, когда можно было просить политического убежища и получить его.

Многочисленные наши изгнанники, борцы за демократию и другие достойные люди уже много написали о том, насколько трудно влиться в чужое общество и найти там свое место. Я с ними согласен: да, тяжко, даже, если ты имеешь все права. Мы же приехали по турвизе, как в омут головой. Виза выдается на полгода. Теоретически, ее можно два раза продлять.

Итого, полтора года на все дела. Если не пробьешь статус за полтора года, улетаешь в нелегалы, а это безвыходный тупик. Но и эти полтора года нужно чего-то кушать и детей кормить. А если тебе нельзя работать? Ведь «кто не работает, тот не ест», и спорить с этим очевидным фактом трудно. Американцам глубоко до лампочки, что там у тебя есть и чего у тебя нету. Счета за квартиру, телефон, свет и прочее приходят аккуратно и так же аккуратно их нужно оплачивать, иначе тебя быстренько за шкирку и за дверь, как нагадившего кота. Счета здесь подобны действию неодолимых сил стихии – что бы ни произошло, счета будут аккуратно приходить и ты должен их аккуратно оплачивать. Это как катящийся за тобой по склону горы камень – только остановись, и он тебя раздавит. Но прежде, чем остановиться, нужно ведь еще и разбежаться. А попробуй, разбегись, если ты стреножен. Одному еще куда ни шло – что-то нароешь, какие-нибудь мутные работенки наскребешь, чтобы не сдохнуть. На четырех человек не наскребешь и не нароешь.

Я уже не говорю про сложность адаптации к чужой стране с совсем другими правилами игры. Казалось бы, раз я знаю английский, значит проблем нет. Есть, есть проблемы. Я тоже иллюзорно считал, что в общем-то знаю кое-что об Америке. Этого «кое-что» могло быть достаточно для переводов, но не для жизни. По сути дела, только сейчас, шесть лет спустя, можно сказать, что мы более или менее разобрались, какие же именно колесики крутят машину жизни в этой стране.

Констатация факта - приехать семьей из четырех человек и выжить, не имея ни статуса, ни разрешения на работу, невозможно. А кому вы, собственно, нужны, чтобы вам такое разрешение дали? То, что мы выжили -- это исключение, которое, как известно, лишь подтверждает правило. Если кто-то вознамерится повторить наш трюк, могу со всей откровенностью и совершенно искренне посоветовать: «Ребята, не нужно, вы не знаете, куда лезете – вы просто пропадете».

Но в Калифорнии наш оптимизм был на высшей точке, меня переполняла смелость неведения, а решимости хватило бы на полк спецназа.

****

Теперь нужно получить основные американские документы. Пока у нас есть только советского образца загранпаспорта с американской визой. Но это для Америки не документ – нужны карточки социального страхования и водительские права. Номер социального страхования спрашивают везде. Без «сошиел секьюрити» человека в Америке просто нет – он призрак, он фантом. Ну, а права – основной гражданский документ, удостоверяющий личность.

Итак, отправляемся за «сошиел секьюрити», карточками социального страхования. В департаменте социальных служб черный чиновник равнодушно сообщает: «У вас туристические визы и «сошиел секьюрити» вам не положены».

Задушевно улыбаясь, проникновенным голосом начинаю навешивать ему лапшу на уши. Рассказываю, что цель моего приезда в Америку – сбор материалов по истории возникновения русских протестантских общин на Западном побережье США. В процессе исследований мне нужно много ездить, а водительские права не выдают без «сошиел секьюрити». Поскольку я часто буду в разъездах, то права нужны и моей жене, как, естественно, и «сошиел секьюрити». Выслушав такую речь, мужик несколько обалдело рассматривает наши паспорта. Потом поднимает глаза и говорит: «Окей. Идите сдавайте письменный экзамен на правила движения, принесите мне бумагу, и я выдам вам social security cards, а потом вы можете сдавать экзамен на вождение».

Через два дня получаем важнейший в нашем марафонском забеге документ – серые невзрачные карточки со своими фамилиями и номерами. На обратной стороне написано: «Без права на работу в США». Ладно, ладно, это отдельный вопрос, всему свое время. Еще через день получаю американские водительские права – пластиковую карточку со своей фотографией.

Коллектив соотечественников шалеет от такой скорости. Здесь живут пять русских семей – все родственники (естественно, не нам, а друг другу). Все приехали сюда, как беженцы и получают блага на тарелочке. Поэтому, в большинстве своем они сидят на вэлфэре и радуются жизни. А нам все нужно делать быстро. Света тоже получает права, но через две недели после меня, потому что на первом экзамене на вождение она, несколько растерявшись на запутанной развязке, разворачивается на полосу встречного движения. Ну, это пустяки.

Итоги первых недель в США: машина, купленный на компьютерной ярмарке компьютер, снятая двухбедрумная квартира, права и social security. Да, чуть не забыл – я еще Алиску в школу определил. Для начала неплохо. Но это ничуть не продвигает нас к основной цели. Без разрешения на работу заработать кусок хлеба будет трудно. Наши здесь не помощники – они просто с интересом наблюдают, что будет дальше.

Нахожу адвоката. Объясняю, что хотел бы получил статус постоянного жителя Америки. Показываю все свои регалии и рекомендации. Взяв в руки мой Кембриджский сертификат, адвокат с воодушевлением говорит: «С таким образованием для вас я большой проблемы не вижу. Достаточно найти американскую кампанию, которая готова взять вас на работу и оформить вам грин-карту».

Ушам своим не верю. Он что, идиот? Все это я и без него уже десять лет знаю. Ты мне найди такую кампанию, которая этим займется! Ни хрена себе -- «всего лишь» найти американскую кампанию, которая готова взять тебя на работу!

Квалифицированный юридический совет обходится мне в восемьдесят долларов.

Очередной удар наносит телефонная связь. Точнее, конечно, наша невероятная неопытность в американских делах. Американская связь подкупает своей эффективностью – набрал номер и говори. Просто рай земной по сравнению с муками советской междугородки, когда ты часа полтора будешь набирать восьмерку, а потом тебя упорно соединяют не с тем номером. Ошалев, мы названиваем родным и близким в Россию, а также друзьям и знакомым. Когда я увидел первый счет, меня прошиб холодный пот. Семьсот долларов! Мы ведь не знали, что у каждой телефонной кампании есть различные льготные программы, что никто не звонит вот так, как мы, по самому дорогому тарифу. Ох, крутая ты, американская школа! Список того, о чем мы в то время не знали, можно продолжать до бесконечности.

Обалдев от американского изобилия, Света в стремлении благоустроить наше гнездышко тоже все не может остановиться, и деньги быстро тают.

Из России я привез с собой справочник христианских организаций, которые сотрудничают со странами бывшего Советского Союза. Вооружаюсь терпением и обзваниваю их утра до вечера. Стараюсь найти контору, которая занимается переводами и заинтересована в переводчике. Организаций сотни и, казалось бы, задача это вполне реальна. После недельных поисков понимаю – у кого есть нужда, нет денег, а у кого есть деньги, те переводят свои материалы в России. Грустно.

На другом конце Америки, в Чикаго, учатся наши хорошие знакомые, Андрей и Лена. Оба преподавали английский язык в семинарии, а с Андреем я вместе переводил учебные лекции. Узнаю их телефон, звоню. После обмена американскими впечатлениями Андрей говорит: «Я тут в одной организации подрабатываю, «Мост надежды». Они вот-вот заключат контракт на перевод и издание большой книги, и сейчас ищут профессионального переводчика со знанием богословия. Я сразу о тебе подумал» –

n «Так в чем дело, Андрюша? Я готов, ты только свяжи меня с ними».

n Через день мне звонит президент «Моста», господин М. Разговор

выдерживается в светских и официальных тонах. Меня именуют «господином Скрипниковым». Да, я готов перевести книгу и у меня большой опыт богословских переводов. Да, я профессиональный переводчик и несколько лет переводил для семинарии.

Договариваемся, что мне пришлют материал на пробу и от результатов будем плясать. Собственно, плясать хочется мне, потому что деньги наши подходят к концу, а на горизонте до сегодняшнего дня все было окутано туманно. Через неделю приходят две странички из книги. Перевожу и отправляю. Еще через неделю договариваемся, что книгу буду переводить я. Они не задают глупых вопросов о моем статусе, я не задаю вопросов о своих возможных перспективах.

Проходят дни. Каждый день жду от «Моста» материалов, сдерживаясь, чтобы не звонить им по три раза в день. А денежки уходят, уходят, уходят.

Однажды вечером сидим со Светой на кухне, пьем кофе и обсуждаем свои дела. Вдруг со стороны коридора по полу начинает растекаться вода. Господи! Мы же набираем Яшке ванну! Совсем забыли. Вся квартира залита водой. А соседи внизу?! Под нами живет семья румын. Бегаем с тряпками, собираем воду, но ясно и понятно, что внизу воды более, чем достаточно. Черт-те его знает, сколько времени продолжался этот потоп!

Соседей нет дома, они у себя в церкви на богослужении. Они пятидесятники, беженцы и в Америке всего несколько месяцев. По-английски не говорят. Мучительно жду. Слышу, как внизу хлопнула дверь. Через какое-то время стук в дверь. Ну, началось! Сосед молча показывает мне рукой вниз. Спускаюсь. Там абсолютный кошмар. Водой пропитано все. Что-то объясняю соседу на невероятной смеси всех известных мне языков. Он молча слушает. Появляется Боб, заместитель управляющего, или, по-нашему, замначальника ЖЭКа. Рассматривает пейзаж после битвы. Потом стоим курим с ним на улице. Теплый звездный вечер и вдали, как обычно, завывает сирена.

«Боб, сколько это может стоить?» –

«Трудно сказать, тысячи две, где-то так. Нужно будет перестилать ковры по всей квартире». Так, ясно. А затопленное личное имущество соседей? Это, ребята, все – кранты-колеса. Денег у меня просто нет, и оплатить я не смогу даже десятую часть ущерба.

На другой день Яшкин день рождения, четыре годика. Чтобы немножко развеяться от гнетущего кошмара, решаем поехать на океан - семьдесят миль от нас на запад.

Всякий раз, чтобы выехать из нашего комплекса, мне нужно открыть ключом ворота. Все ключи в одной связке, и чтобы не глушить при этом машину, я, по совету Володи, покупаю хитрый держатель для ключей. Если нажать на него, часть ключей можно отцепить. Таким образом я могу не глушить мотор и не вынимать ключ зажигания, если нужно открыть ворота в наш комплекс.

До океана добираемся за полтора часа. Все забито людьми. В поисках уютного места едем все дальше и дальше на юг. Ощущение, что мы уже в Мексике – водители машин, народ на улицах, названия городков, все это прямо из мексиканских сериалов.

На фривее вижу знак: «Последний съезд на территории США». Если ехать дальше, мы проскочим прямо с Мексику. Сворачиваю. Поколесив по улочкам живописного, мексиканского по всем своим признакам городка на самой границе, направляемся на север. Останавливаемся у огромного пляжа в районе Сан-Диего. Раздеваемся и входим по колено в воду. Ну, вот, теперь можно сказать, что купался в Тихом океане. Ветра нет, но с океана идет огромная волна, поэтому купанье носит несколько символический характер. Решаем проехать дальше на север. Кто-то нам рассказал про одно местечко – Санта-Клементе. Говорят, там можно найти пустынный пляж. Доезжаем, находим. У самого океана стоит атомная электростанция, а за ней виден абсолютно пустой чудесный пляж. Обойти станцию со стороны берега невозможно, поскольку метрах в ста от обреза воды вертикально поднимаются скалы. Со стороны океана станцию окружают валуны, о которые бьет волна. Смотрю на эти камни и думаю, что, в общем-то, можно по ним обойти ядерную контору и выйти на ту сторону. Делюсь чудесной идеей со Светой. Она неохотно соглашается. Идем гуськом. Чем дальше, тем чаще нас обдает волна. Приходится посадить Яшку на плечи. Света держится за меня, а Алиска за нее. Волна уже поддает до пояса, и мы напоминаем группу потерпевших кораблекрушение. Хорошо, что сигареты у меня не в джинсах, а в кармане рубашки, а то хана бы им! Яшка с Алиской испуганы, но молчат. Меня захлестывает выше пояса. Останавливаюсь и смотрю вперед. Все та же картина – стена станции, валуны и накатывающиеся на них волны. Говорю Свете: «Пошли назад!» Выбираемся назад, где нас ждет сюрприз. Вспомните традиционную в кинокомедиях ситуацию: герой тянет дверь на себя, она не поддается, он изо всех сил рвет ручку двумя руками, а потом выясняется, что ее нужно не тянуть, а толкать в другую сторону. Оказалось, что через электростанцию есть проход. Бетонные стены с обоих сторон, наверху колючая проволока. И узкая дорожка для желающих пройти на ту сторону.

За станцией полная благодать. Жаркое солнце, океан, скалы, а между скалами и океаном пустынный, насколько видит глаз, песчаный берег. Между кустами бегают «чипманки», зверьки, похожие на нашего бурундука. И ни одной души.

Света раскладывает снедь на камне и шустрые бурундуки тут же начинают ее у нас таскать чуть ли не из-под рук. Алиска с Яшкой по песку на четвереньках устремляются за одним таким разбойником. Из кустов торчат только их круглые попки.

Над головой, гулко хлопая лопастями, пролетают военные вертолеты. Разворачиваясь, низко над океаном уходят к виднеющемуся на горизонте острову. Я знаю, что здесь рядом огромная учебная база морской пехоты. Оттуда они и летают.

Раздеваюсь, чтобы всласть покупаться. Случайно ощупываю зацепленный за джинсы держатель для ключей и в животе у меня холодеет – ключа зажигания нет! Когда волна поддавала до пояса, наверное вода нажала на это хитрое приспособление, и ключ отцепился. Остальные ключи на месте – от квартиры, от ворот. И машину можно открыть. Только завести нечем.

Ситуация, ети-о мать. Какое-то время не говорю об этом Свете, чтобы хоть на полчасика сохранить ей хорошее настроение. Потом начинаются муки бесполезных поисков. Для проформы проходим обратно через станцию, внимательно вглядываясь в бетонную дорожку. Естественно, ничего не находим. Из телефона-автомата и звоню Володе с Любой. У нас дома есть запасной ключ от машины. Какое-то время слушаю гудки, потом опускаю трубку на рычаг. Вообще-то это дурость – просить людей ехать за 70 миль, чтобы привезти ключи. Да и кто им даст запасной ключ от квартиры?

Хватит метаться, давай, думай. По эту сторону станции на пляже народу хоть отбавляй. Может, кто-нибудь из мужиков знает, как завести машину без ключа? В России обязательно нашелся бы такой умелец. Американцы смотрят на меня с удивлением, улыбаются, пожимают плечами. Спрашиваю, не согласится ли кто-нибудь отвезти нас до Сан-Бернардино. Я бы взял запасной ключ и вернулся. Один мужик соглашается, потом подходит и говорит, что нет, он не может. Зато предлагает подбросить к мастерской, где делают ключи. Интересно, сколько это стоит?

До мастерской пять минут езды. Мое любопытство там удовлетворяют без промедления – они сейчас же пошлют на пляж пикап со всем оборудованием и сделают ключ прямо на месте. Это будет стоить всего лишь сто долларов. Сто долларов! А у меня всего на счету осталось долларов двести. И все, больше ничего нет, дальше пустота, безбрежность и бесконечность.

Пытаюсь объяснить, что я только что приехал в Америку и с деньгами туго. Вежливо улыбаются, разъясняют, что цены устанавливают не они и меньше взять не могут. Нужно идти к банковскому автомату и брать наличные. А где здесь автомат? Спрашиваю благодетеля, который меня сюда подвез. Он говорит: «Я тебя подброшу. А сколько они с тебя запросили?»

«Сто долларов» –

«Ну и мне двадцать за то, что я тебя возил и показал мастерскую».

Киваю головой. Хрен с тобой, мне уже все равно. На пляж еду вместе со специалистом по изготовлению ключей. По дороге слушаю рассказ о том, какой он верующий человек и как ему от этого хорошо живется. Со злостью думаю: «Если ты, сука, такой верующий, возьми да и скости мне половину цены. Я же тебе сказал, кто мы и что, и сколько у меня денег осталось, и что детям завтра жрать нечего будет. Верующий, мать твою так и эдак, и сикось-накось!»

На изготовление ключа ушло примерно секунд сорок, ну, может быть, минута – одна из самых дорогих минут моей жизни.

Домой возвращаемся вечером. Вижу, что соседи повытаскивали свой скарб и сушат его на улице.

На другой день иду разговаривать с соседом. В качестве переводчицы выступает его дочка, которая хорошо знает английский. Рассказываю нашу эпопею. Пожилой румын смотрит на меня, молча слушает, кивает. Потом похлопывает меня по плечу и говорит, что никаких претензий к нам у них нет. Я могу только обнять его и пожать руку. Слова для таких эмоций еще не придуманы, а плакать мужикам вроде неприлично.

Будь соседи американцами, они выставили бы нам счет на несколько тысяч, не знаю, на сколько именно. И тогда даже теоретически не представляю себе, как можно было бы выкрутиться из этой ситуации. Еще одно чудо. С тех пор к румынам у меня совершенно особое отношение.

Чтобы завершить эту историю – менеджер нам счет за ремонт квартиры соседей не выставил. Тоже непонятно – ведь ремонт был! Несколько месяцев, которые мы прожили в Калифорнии, я гадал, вернут нам задаток или зачтут в счет ремонта. Спросить напрямую почему-то не решался. Когда в октябре мы уезжали в Иллинойс, свой задаток получили полностью без всяких вопросов. Мне трудно объяснить, почему. В нашей американской истории вообще множество ситуаций, не поддающихся рациональному и логическому объяснению. Поэтому я воспринимаю их просто как данность, не пытаясь истолковать….

По дикой послеобеденной жаре идем с Яшкой смотреть почту. Неожиданно сын говорит: «Папа, когда мы поедем домой? Я хоцю к бабуске!»

Прижимаю его к себе, бормочу: «Потерпи, потерпи, сыночек. Скоро к бабушке поедем». Бедный, бедный ты мой детеныш, плохо тебе здесь! Мы вас не спросили, мы распорядились вашей судьбой и определили всю вашу жизнь. Посмотрев в пустой почтовый ящик, мы возвращаемся той же дорожкой между пальмами. Я бормочу: «Ничего, сына, прорвемся, ничего….». Вспоминается, как мы уезжали в Шереметьево. Когда, подхватив чемодан и сумку, мы спускались по лестнице, Яшка, повернувшись к стоящей в дверях бабушке, радостно машет ей рукой: «Пока, бабуска! Мы в Америку улетаем!»

Плохо нашим детям здесь. Они не знают языка и дворовые американские дети издеваются над ними. Алиску сгоняют с качелей, а Яшке не дают играть в песочнице.

Нас сразу просветили по поводу некоторых важнейших правил. Если тебя остановила полиция, из машины не выходить и руки держать на руле. Детей одних дома не оставлять, а то соседи моментально настучат и придется разбираться с полицией. К чужим детям не прикасаться ни в коем случае. Все вопросы решать с родителями или просто вызвать полицию. Однажды, когда у меня лопнуло терпение, я пошел с претензиями к матери особенно наглой черной девчонки, которая активно преследовала Алиску. Дородная черная дама молча выслушала мою речь. Вслед за мной прибежала вся дворовая стая. Пока я говорил, они все время перебивали меня: «Это неправда, это неправда!» Эх, милые крошки, моя воля, как бы вы получили по заднице – от души и с оттягом!

Яшка случайно забросил за забор драный мячик от гольфа, принадлежавший соседскому мальчишке. Тут же явилась молодая мама, в умных очках и с толстенной задницей. Очень аккуратно, с улыбкой выражает недовольство. Господи, да этому мячику красная цена двадцать центов! «Хорошо, я куплю вам новый мячик», - говорю я. Боюсь, что на лице, все же, отражается мое истинное отношение и к вашим деткам, и к вам, и к вашим долбаным порядкам.

Алиске повезло с первой учительницей. Ее зовут миссис Родас – молодая румынка, которая хорошо помнит европейскую школьную систему и представляет, что за ребенок к ней попал.

Проходят дни, а от «Моста» все еще ничего нет. И денег уже тоже нет. На машине полетела полуось и на последние пятьдесят долларов покупаю подержанную у мексиканцев. Поставить ее согласился Коля – единственный из местного русского коллектива, кто не на велфэре, а работает. Коля возится на жаре под машиной, я сижу рядом на корточках, оказывая посильную помощь. Неожиданно для себя говорю: «Коля, ты не мог бы нас выручить деньгами? У меня вот-вот работа начнется, но пока завал полный».

«Сколько тебе?» –

«Девятьсот долларов – заплатить за квартиру и прожить месяц, пока не начну получать. А рассчитаюсь я с тобой за три месяца.»

«Тебе как, наличными или можно чеком?»

Скажу без преувеличения, что Коля нас спас. А ведь он нас, по сути дела, не знал. Ну, приехала семья два месяца назад. Ну, знакомые его свояка. Но ведь они также могут и исчезнуть, как приехали.

Девятьсот долларов для средней семьи большие деньги, достаточно большие, чтобы призадуматься, занять ли их даже близкому родственнику. Коля задал только один вопрос: «Тебе как, наличными или можно чеком?»

Наконец-то начинают приходить материалы на перевод, вначале сценарии радиопередач, а через месяц, наконец-то, и толстенная книга, «Библия для самостоятельного изучения по индуктивному методу».

С головой погружаюсь в работу. Маленький кондиционер с такой жарой не справляется, и я сижу за компьютером в одних трусах. С азартом стучу по клавишам, ныряю в справочники и в большой словарь, позаимствованный, опять-таки, у Коли. Я пока не могу позволить себе купить собственный.

Света пробивается в школу английского языка для взрослых. Учат там здорово – по шесть часов в день каждый день. Контингент – от восемнадцати до восьмидесяти. Кого там только нет: вьетнамцы и мексиканцы, перуанцы и румыны. И одна русская, моя жена. На английский она набрасывается с таким энтузиазмом, что это уже напоминает штурм Измаила суворовскими гренадерами.

Иногда мы ездим в сад за апельсинами. Примерно в получасе езды от нас есть несколько огромных апельсиновых садов. Нам сказали, что разрешается набирать два пластиковых пакета. Что мы и делаем – идем между рядами деревьев и рвем апельсины. Вначале как-то мне все не верилось, что это реальные апельсины вот так растут – скромненько и незатейливо, как у нас антоновка.

Вечерами, уложив детей спать, ездим за продуктами. Жара немного спадает, и на улице даже приятно. Мы еще не привыкли к буйству световой рекламы и кажется, что вокруг идет какой-то непрекращающийся праздничный карнавал.

Движется вперед работа. Сделав очередные сто страниц, записываю их на дискету и отправляю по почте в Иллинойс. Примерно через неделю приходит чек. А иногда не приходит и мне приходится по два-три раза в день звонить в Чикаго и выяснять, отправлен ли он.

В последующие годы я через интернет отправлял свои переводы и в Англию, и в Россию, и куда угодно. Но тогда мы интернетом не пользовались, даже не знаю, почему.

Жизнь как-то налаживается, хотя мы все еще и висим на волоске, и малейший сбой грозит крахом.

Из цикла "Хуторок в иллинойской степи"

Наш хутор

У нас в доме поет сверчок. Он притаился на первом этаже в углу и стрекочет вовсю. Я человек сентиментальный, и верю в добрые и недобрые дома. Этот дом большой и добрый. В нем наверное даже привидения беззлобные, тихие такие. А привидения быть должны – все-таки дому где-то сто сорок лет. Наличие потусторонних особей остается под вопросом, зато у нас есть ходики. Самые настоящие, купленные Светой на гараж-сейле – с гирями и, даже, с кукушкой. Только она по ветхости лет больше не выскакивает. В лучших традициях по стенам висят фотографии. Есть даже мой парадный снимок – весь благостный, с благородными сединами, с полуулыбкой я добрыми глазами взираю на этот мир.

Моя жена все время ворчит, и теоретически я с ней согласен. Ну да, крыша течет и сантехника оставляет желать много лучшего, и крыша веранды скоро нам на голову завалится, и хозяину на все наплевать. Все так, но я радуюсь каждому часу, который мы здесь прожили, а что до хозяина, так я его месяцами не вижу, хотя живет он милях в шести от нас. Впрочем, я по нему и не скучаю.

Мы живем на хуторе - другого слова подобрать не могу. К дому от дороги ведет аллея с огромными деревьями. Сам дом двухэтажный и белый с зеленой крышей. Перед ним лужайка, которую в полном соответствии со святой американской традицией моя жена любовно стрижет грохочущей и коптящей бензиновой гарью газонокосилкой.

Вокруг дома деревья и кусты. Чуть подальше начинаются джунгли. Там даже есть две полянки с ландышами. Вообще, в нашем оазисе есть все: несколько шелковиц, дикая малина, масса каких-то колючек и трава выше пояса... Там же, в зарослях, несколько сараев, точнее три. Было четыре, но в прошлом году во время сильной бури один завалился и мы спалили его останки в кострах.

Между домом и сараями разбросан наш автопарк. Действующую его часть составляют наша основная машина – купленный у знакомых роскошного вида белый "Кадиллак" с предательскими наклонностями, - и ржавенький страстотерпец Васенька. Кроме того там стоит наш калифорнийский "Форд" (сейчас он доживает свой век среди лопухов за сараем), а также машина, на которой приехали из Мичигана наши друзья. Обратно ей ехать расхотелось, и она просто не завелась. Теперь ожидает решения своей участи в нашем дворе…

Среди деревьев оборудованы всякие разности. В глухом углу между тремя деревьями на высоте примерно двух метров над землей мы сделали площадку для детей. Точнее, всю основную работу выполнила Света, поскольку я в то время передвигался боком, а действовала у меня только одна рука. С других деревьев свисают веревки, на них дети катаются. Естественно, болтается и шина, на которой они тоже катаются.

На этом хуторе есть то, что напрочь отсутствует в Америке. Как выразился один мой друг, в Америке есть свобода, но нет воли. А здесь воля… наше Дикое поле. Между сараями и рощей на краю усадьбы мы выбрали место для костра. Вокруг расставили чурбаки, на которых можно сидеть.

Сегодня Алиска отбыла к подруге гостить с ночевкой, а мы разожгли костер. Темные деревья, огромная луна, звезды, свежесть начала осени. Беленький Яшка подбрасывает в костер охапки сухой травы и очень серьезно рассказывает нам массу интересного – как ловят осьминогов, как Дэниел в школе наступил ему на ногу, почему он не любит читать и многое другое. А мы со Светой сидим и смотрим на огонь.

Прошлой зимой в сарай забрался покалеченный машиной енот. Большой, похожий на лису. Сжавшись в пружину, он рычал и показывал клыки. Дети все рвались его кормить, приходилось их оттаскивать и объяснять, что енот – дикий зверь. На другой день, оклемавшись и отъевшись на наших хлебах, он куда-то ушел на трех лапах. А неделю тому назад во двор забрел олень. Я вышел утром покурить на крыльцо, он меня увидел и шарахнулся от сарая в кусты и дальше, в кукурузу.

На одном из огромных деревьев, что стоят вдоль аллеи, стучит дятел. Одно время во двор часто наведывался заяц – мы его даже прозвали Антоном. Только вот почему-то белок я не видел, хотя вообще их здесь тьма-тьмущая. Вокруг нашего хутора стеной стоит кукуруза. Уже сейчас по соседним полям стали ползать комбайны. Где-то через месяц на пару дней появятся люди, которые арендуют у нашего хозяина поле за усадьбой. Уберут кукурузу и до весны опять на нашем хуторе не будет никого, кроме тех, кого мы хотим видеть.

Иллинойс Октябрь 1999 года

К вопросу о счастливой жизни.

C недоумением и даже некоторым недоверием к своей памяти возвращаюсь я к беззаботной жизни в стране, которой уже нет на карте мира. Надо же – нет настроения платить за квартиру, ну и не плати… будет ведь и другой раз. Не хочешь платить за свет, не надо. Предположим, что ты зажиточный, хорошо обеспеченный человек, и у тебя есть «Запорожец». Сломался «Запорожец» – обидно,... но можно обойтись и без него. Откати в сарай и пусть стоит, пока деньги на ремонт не появятся.

Американское счастье более настырное и агрессивное. Блага навешивают тебе на шею, не спрашивая, нуждаешься ты в них или нет. А в вопросе об оплате за эти блага никакие шутки не проходят – вышибут. Если же в процессе ты отдал Богу душу, сдерут с мертвого тела – как в былые времена мародеры на поле сражения сдирали с убитых сапоги.

Без машины жить просто невозможно. То есть, конечно, можно, ну, как предположим, можно обойтись без штанов. Технических препятствий нет, но очень много неудобств. Можно, допустим, купить велосипед с коляской и ездить на нем за продуктами в город (пятнадцать миль в одну сторону). Или на нем же куда-то семьей выехать…

Но это еще не все. Одной машиной не отделаешься. Во-первых, раз мы оба с женой работаем, то распиливать ее (машину, конечно) пополам очень трудно. Во-вторых, у машин есть обыкновение ломаться.

Теперь, о том, во что это выливается на практике.

Скорбная повесть

До ноября прошлого – девяносто седьмого – года наш автопарк состоял из ветерана-«Форда», который в далекие времена перетащил нас через всю Америку из Южной Калифорнии, и «Кадиллака» (1984 г. выпуска) по кличке Васенька. Васеньку я воскресил из небытия подобно тому, как Иисус воскресил Лазаря.

В один прекрасный день я мирно трудился по подрезке кустов (это традиционное занятие для всех, у кого нет разрешения на работу) и уборке всякой прочей зеленой нечисти у наших знакомых американцев-фермеров. Зачем-то я зашел в ангар (гаражом это сооружение не назовешь, амбаром тоже). В углу темнело что-то, напоминающее автомобиль. Точнее сразу определить было трудно, поскольку оно было все загажено птичками до потери физического облика. Походил, походил я кругами, и стало меня любопытство одолевать. Открыл капот – мотор на месте. Заглянул внутрь – кресла есть и даже кожаные. Подошел к хозяйке: «Дженни, - говорю, - что это у вас за машина в углу отдыхает?»

«Да это старшая дочка когда-то на ней ездила».-

«А что там сломано?»-

«Я не знаю, нужно спросить мужа».

Спросила – оказывается все в порядке.

«А за сколько, - говорю, вы ее можете уступить? А то наш "Форд" уже еле ездит».

«Да ни за сколько. Джерри зарядит аккумулятор, накачает шины и бери ее, жалкенький ты мой».

Пригнали, отмыли, приласкали. С тех пор она и ездит. Есть, конечно у Васеньки некоторые недостатки. Во-первых машина настолько ржавая, что если захлопываешь дверь, то вся нижняя часть трясется, как лист жести, поскольку ей не на чем держаться. Во-вторых, слышно этот агрегат примерно за километр. В-третьих, в соответствии со своим почтенным возрастом, Васенька никуда не торопится, то есть, разгон у него, как у реактивного самолета на взлете – требуется примерно полтора километра, чтобы достигнуть скорости 50 миль в час. В четвертых, заводить машину умею один я – очень уж сложная это процедура, напоминающая сакральные ритуалы таинственных и забытых цивилизацией племен. Но есть и одно большое достоинство. Этот аппарат позволяет перемещаться в пространстве без применения мускульной силы (почти что).

Так вот, возвращаясь к началу повествования. Когда «Форд» наш стал окончательно загибаться, встал вопрос о пополнении автопарка. Горький опыт подсказывал, что покупка автомобилей за 100 – 200 долларов у сердобольных знакомых обходится слишком дорого (стоимость ремонта месяца за три составит как минимум долларов 400 – 500), а потом их все равно приходится выкидывать, как драные носки. И решили мы взять в банке лоун (займ по нашему) и купить что-то более приличное. Те же фермеры, у которых я ухватил Васеньку, продавали еще один «Кадиллак» – оставшийся от их родителей. Это, конечно, машина для наших кавказцев. Больше всего к ней подходит слово «вальяжный». Беленькая такая, вся в каких-то наворотах и завитушках. Я как-то сравнил ее с могилкой богатой бабушки.

Ну, так вот, хватаем мы в банке лоун на 3000 долларов и становимся счастливыми обладателями этой машины. Естественно, что фактически владельцем является банк. Естественно, что за нее ежемесячно приходится выплачивать банку. Естественно, что банк требует, чтобы машина была полностью застрахована (а такая страховка очень дорогая).

«Ладно, - думаю, - Бог с ним, но хоть у нас наконец-то настоящая машина, а не все эти мудовые рыдания».

К этому времени вялотекущий автомобильный кошмар уже почти довел меня до сумасшествия.

Ездит наш шикарный "Кадиллак" месяц, ездит второй... На шестом месяце без всякого предупреждения машина глохнет на светофоре (естественно, что за рулем моя жена. Все трагедии происходят в то время, когда в машине Светка). А потом она очень тихо скатывается на подвернувшуюся очень кстати парковку какого-то ресторана. Дальше, естественно, вызов машины для транспортировки (буксировка на тросу в Иллинойсе запрещена законом. Получается очень удобно – нашел телефон, вызвал соответствующую службу, подождал часок, заплатил 50 – 70 долларов, и машину притащили прямо к тебе во двор. Если потом ее нужно доставить в мастерскую, процедура повторяется).

Следующую главу этой драмы я опускаю, иначе пришлось бы описывать многочисленные перетаскивания "Кадиллака" с места на место, вводить в повествование черного владельца мастерской, который попытался, не заглядывая в машину, ободрать меня как липку, описывать ошибочный диагноз моего механика и т.д. В конце концов получаю я маленький сюрприз: модель двигателя, который стоит на этой машине, имеет врожденный дефект. В результате у него через определенное время летит 1 (одна) шестеренка. Но шестеренку эту заменить невозможно... Иными словами, покупай, милок, другой двигатель.

В Америке такие прожекты можно сравнить с капитальным ремонтом квартиры в Советском Союзе. Машина, конечно, становится на прикол (пока выяснилось, что с ней, я ухлопал на это дело около 400 долларов). Нам с женой приходится три месяца делить пополам нашего Васеньку, который тоже протестует – ему не хочется больше ездить, ему отдыхать хочется. Правдами и неправдами вырываем мы еще один банковский займ (это уже третий по счету) – специально для ремонта машины.

И вот она второй день ездит – не знаю, надолго ли. Это как больной, которому сделали операцию слишком поздно. Известно, что помрет, неизвестно только когда конкретно. Мотор-то, ведь, той же модели, а поэтому рано или поздно и результат будет тем же самым. Во что обошлась вся эта эпопея? В общей сложности где-то в тысячу восемьсот долларов. Можно ли было этого избежать? Можно – купив велосипед.

Причины же всех этих кошмаров очень просты. Раз у тебя нет своего дома, то займ или не дадут, или дадут на самых невыгодных условиях, и платить ты будешь много. И если ты не имеешь достаточно денег, то любые удары судьбы обходятся во много дороже, чем нормальному среднебогатому человеку. Дело в том, что эти ситуации сразу же приобретают аварийный характер, когда думать некогда, а нужно прыгать. И само-собой, что в панике и суете решения оказываются не самыми лучшими.

ВАСЕНЬКА

"Служил ты и долго, и честно"

Из неизвестной контрреволюционной песни

Романтическая новелла

Модель: "Кадиллак Симаррон"

Год выпуска: 1984

Километраж: неизвестен, уходит во мглу веков

Я уже рассказывал, откуда у нас взялась эта машина.

Да, вот так, просто и скромно, вошел Васенька в мою жизнь,

Вначале, когда я только извлек его из амбарного небытия и, отмыв, вернул к активной жизни, Васенька капризничал, и это естественно. Всякий будет капризничать – отдыхал себе тихо-мирно, и, на тебе, опять ездить. На кой бы хрен ему это было нужно! Иногда он просто не заводился. То есть, поворачиваешь ключ, и ничего не происходит. Мой механик Билл определил, что чего-то там с проводами. Он же дал и рецепт. В аварийной ситуации я извлекал огромную (величиной с кавказский кинжал) отвертку и вонзал ее в Васенькины нутра. И машина заводилась. Правда, один раз таким образом я чуть было не задавил сам себя. Как-то поставил я машину во дворе напротив сарая (мы его иногда гордо именуем гаражом, потому что зимой туда можно загнать полмашины, чтобы ее снегом не завалило) и выключил мотор, но при этом забыл поставить передачу на нейтральное положение. Через какое-то время, выхожу, поворачиваю ключ – тишина. Снисходительно улыбаясь, открываю капот и хорошо натренированным движением соединяю отверткой то, что там нужно соединить. Васенька с ревом заводится и резво прыгает вперед… Ну да, естественно, что если машина стоит на скорости, она и должна ехать вперед. Спас меня сарай. Васенька получил вмятину, а я чудом избежал возможности попасть в книгу рекордов Гинесса, как задавленный собственной машиной.

(Маленький нюанс: машины с автоматической коробкой передач сконструированы так, чтобы их нельзя было завести, если ручка не стоит в парковочном положении. Это называется «защита от дурака». Наверное, все-таки, не совсем надежная.)

Эта вмятина была лишь первым Васенькиным увечьем. Потом к ним добавились многие другие. Как-то моя супруга убирала у Женьки. Женька – это Дженни, та самая фермерша-миллионерша, благодаря которой Васенька появился у нас. Дело было зимой и Васенька каким-то образом оказался в сугробе. Но решительных женщин это не смутило. Женька села на капот, чтобы добавить веса передней части машины (нужно сказать, что это солидная прибавка), а моя любимая резко нажала на газ. Васенька взревел и вместе с сидящей на моторе Женькой пулей выскочил из сугроба. Но как-то получилось, что на его пути оказался неуместный, глупый и совершенно никому не нужный столбик. Так Васенька лишился левого зеркала. Ну а потом, естественно, правого.

Очень оригинально открывается у Васеньки капот. Вы видели, как стреляют из больших орудий? Вспомните кадры хроники времен Великой Отечественной войны. Наводчик остервенело дергает за шнур и пушка, подпрыгнув, с грохотом стреляет. Вот так же открывается капот у Васеньки. Я уже говорил, как заводил машину отверткой. Через какое-то время и эта мера себя исчерпала. Однажды дивным вечером (снег с дождем и нулевая температура) Васенька просто отказался реагировать на все эти ухищрения. Так же равнодушно отнесся он к ласковым уговорам и отборному русскому мату. Оставил я его на парковке супермаркета, кое-как добрался до Билла и поведал ему эту грустную историю. Билл тут же помчался на место происшествия. Он провозился с машиной два часа – под дождем. Он не взял с меня ни копейки! Правда спустя год тот же Билл продал мне совершенно жуткий рыдван за 600 долларов. О, таинственная американская душа! Но не менее таинственна и душа славянская. Кто бы мне объяснил, зачем я взял это чудище, которое через полгода развалилось?

Ну, так вот, в процессе приведения Васеньки в чувство трос, который открывает капот, по какому-то глупому стечению обстоятельств оказался на аккумуляторе. Естественно, вспышка, дым и другие пиротехнические эффекты. Но умельца Билла такими пустяками не смутишь. Оставшуюся часть тросика он вытащил наружу через решетку радиатора и сообщил, что на время сойдет и так, а потом сделаем. А что? Мне так больше нравится. Очень удобно открывать капот. А если меня спрашивают, что это за загадочный провод торчит из машины, я объясняю, что она заминирована, что когда супостаты обложат меня со всех сторон и надежды на спасение не останется, я дерну за эту проволоку и взорву себя вместе с вражьей стаей.

Вообще в Васеньке привлекает многое. Ну, во-первых, голубая кровь. Все знают, что "Кадиллак" машина миллионеров. Поэтому даже ржавый "Кадиллак" – это не какой-нибудь вам, прости Господи, "Форд". Во-вторых, он имеет ряд неповторимых особенностей. Например, мотор у него не перегревается, но охлаждающая жидкость почему-то вытекает. То есть, выключил мотор, а через минуту из-под машины вытекает зеленый ручей. Конечно, у людей неподготовленных это вызывает некоторые опасения. Приходится объяснять, что в те далекие годы, когда Васеньку сделали, это был высший шик. Так сказать, машина для влюбленных. Что нужно влюбленным для счастья? Журчанье ручейка и пенье птиц. Ну птиц с собой возить несколько неудобно, а вот журчанье, пожалуйста, так сказать, предусмотрено конструкцией. А вместе с ним еще и бульканье, и шипение. Прямо-таки передвижной Бахчисарайский фонтан!

Но главное Васенькино достоинство такое же, как у старого мерина – что бы ни случилось, но он тянет… уныло, медленно, но упорно. Так что дай Бог ему здоровья и счастливой старости!

Октябрь 1999

Такие дела

Так получилось, что большую часть своей жизни я прошел без особых физических повреждений. Все проносило - и на стройке, и в алкашной жизни. То хотели зарезать, да потом как-то расхотели и не зарезали, то что-то тяжелое с подъемного крана обрывалось, но не на меня, а рядом, то поскользнулся на стене девятого этажа, но не до конца. Благодатная Америка и здесь восстановила справедливость...

Прошлый год вообще начался как-то не очень удачно. Один служитель Божий не заплатил мне за большую работу. Я перевел книгу, а ему стало грустно расставаться с тремя тысячами долларов. И смиренный пастырь тихо смылся на Украину, забыв о мелких и суетных мирских расчетах (не заплатил и когда через несколько месяцев вернулся. А зачем платить, если письменного контракта у нас нет?).

Потом вместо ожидаемого в январе разрешения на работу мы получили из Департамента иммиграции скромное уведомление, что нужно будет ждать еще восемь месяцев. Дела приняли такой оборот, что я вполне созрел для грабежей на большой дороге, но не на что было купить пистолет. Вместо большой дороги я пошел работать в русскую строительную кампанию (только не спрашивайте меня, как устраивается на работу человек, у которого нет разрешения на работу). Кампания русская, но девяносто процентов работающих – украинцы с Западной Украины, баптисты и пятидесятники.

Шестнадцатого марта девяносто восьмого года началось очень даже славно: пятница, впереди выходные, солнечный день. Только сильный ветер с самого утра. Мы работали на трехэтажной гостинице. Как всегда в Америке, леса закрыты тарпами. Тарп – это очень плотная непроницаемая синяя пленка, которой укутываются леса. Ветер становился все сильнее. Часов в десять я поднялся на третий ярус к Зенеку Мальскому, и мы мельком поговорили, что, мол, леса ходят ходуном и если так пойдет и дальше, они могут и завалиться. Вообще, конечно, леса полагается крепить к стене дома. Так полагается. Но ведь кампания-то русская. То есть, крепить полагается, но кампания русская, а поэтому можно и не крепить.

К обеду ветер был такой, что бригадир дал команду снимать тарп. Дурацкая затея. Из-за нее-то весь сыр-бор дальше и разгорелся. Как только открепили одну сторону, весь тарп стал огромным парусом, в который задувал ветер, пытаясь оторвать леса от стены.

Как-то так получилось, что остальная бригада тихо рассеялась по закоулкам, а наверху, под крышей, оказались только мы с Зенеком. То ли самые старые, а поэтому дисциплинированные, то ли самые дурные… Наверху было как в кадрах советского кино: знаете, когда буря хлещет и капитан на фоне парусов, весь волнами избрызганый.

Только я открепил тарп с торца, как прямо из-под руки вылетел брус, которым леса крепятся к крыше. Если бы я на него опирался – а за пару секунд до этого так оно и было – то улетел бы вместе с этим дрыном на асфальт и трансформаторную будку, и волноваться было бы уже совершенно не о чем. На этом этапе стало понятно, что ничего плодотворного наверху уже не сделать - хорошо, если самим удастся унести ноги. Я стал отползать на четырех конечностях по лесам до ближайшей лесенки. Отползать, потому что нормально перемещаться уже было невозможно, все ходило ходуном.

Успеваю опуститься вниз только по плечи. Смотрю через плечо назад и вижу, как леса отходят от стены. Так это, изгибаясь и довольно плавно. И тут же все рухнуло. Страшно ли было лететь? Да нет, в общем-то. Я почему-то был убежден, что не только не убьюсь, но и не побьюсь сильно. Почему так? Наверное, из другой глубинной и засевшей на уровне копчика убежденности: ведь вселенная – это я, а значит ничего со мной случиться не может в принципе, так сказать, по дефиниции.

Момент приземления как-то не запомнился. Как выяснилось потом, сзади в меня врезалась доска. Одна из тех, по которым на лесах ходят. Толстенная такая.

К разговору о везении (или невезении – с какой стороны посмотреть). Ударило меня с правой стороны по лопатке и ребрам. Если бы с левой или по позвоночнику, то все дальнейшие заботы достались бы моей вдове. Ну, по-моему, еще чем-то зацепило и пальцы левой руки. Хотя рентгеном их не просвечивали, но мне кажется, что несколько фаланг я сломал. Чтобы сразу закончить с историческим полетом – Зенек тоже принял в нем активное участие, но зацепился поясом за какую-то штуку, торчавшую из стены. Так и болтался, как игрушечный медвежонок. Правда, ничего не сломал.

Я сразу вскочил на ноги и почувствовал, что не могу дышать. Казалось, что душит пояс с навешанными к нему инструментами. Как-то расстегнул и отбросил в сторону. Подбежал один малый и повел меня в раздевалку. Выяснилось, что я не могу нормально говорить, как, впрочем, и дышать. Тембр голоса очень напоминал утят из диснеевских мультиков. Кое-как лег на живот на пол, нет, не могу лежать. С помощью сердобольного коллеги сел, не могу сидеть. Встал, попробовал походить – и не ходится, и не дышится.

На этом этапе до бугра дошло, что, может быть, со мной действительно что-то не так. "Давай, – говорит, – я тебя домой отвезу". В машине я умудрился найти удачное положение, боль отпустила, дышать стало легче. На радостях закрыл глаза и вроде задремал. На другой день бугор в бригаде сообщил: "Да москаль придуряется. Всю дорогу в машине проспал".

Света убирала у Дженни (Женьки), и дома никого не было. Доплелся до кресла, сел. Чувствую, дела невеселые. Кое-как, хватаясь за окружающие предметы, встал. Походил. Да, нужно сдаваться... Довлачился до телефона, позвонил Женьке, попросил жену приехать.

Приехала вся бригада: Женька, Света и Яшка. По словам супруги, у меня был очень интересный цвет лица – серо-зеленый. Женька сразу поинтересовалась, почему мои соратники привезли меня домой, а не в больницу. Вот уж эти американцы! Ну как ей объяснить, что раз у человека нет разрешения на работу, значит его – человека - нету в природе вообще, и падать он в принципе ниоткуда не может!

В приемной Женька со Светой занялись моим оформлением. Меня же посадили на какую-то диковинную высокую лежанку и оставили ждать дальнейшего развития событий. Посадили, потому что лежать я не мог.

Моим первым помощником был Яшка. Привезли меня в полном трудовом обмундировании и все это облачение пришлось как-то сдирать. Шестилетний сын развязывал шнурки высоких ботинок на рифленой толстой подошве, стаскивал их с меня и очень серьезно выслушивал мои тихие повествования за жизнь и за здоровье.

Как только сделали рентген, все встало на свои места: перелом лопатки и четырех ребер, порванные мышцы правого плеча (им-то я и воткнулся в землю после увлекательного полета) и пробитое легкое – чем объяснялся мой довольно своеобразный тембр голоса.

Тут уж за меня взялись всерьез. Я мигом оказался в реанимации, нашпигованный морфием, весь утыканный иголками, обмотанный трубками и облепленный датчиками. И все стало очень даже хорошо. О реанимации остались самые теплые воспоминания. Во-первых, морфий привел меня в тихое расслабленное состояние, во-вторых, исчезла боль (если не пытаться шевелиться). В-третьих, сестры там – высший класс. Стоило нажать кнопку, и тут же возникала сестра с морфием или кофе, или с, извиняюсь за выражение, уткой. Вокруг меня шипели и пощелкивали какие-то приборы, чего-то там все время автоматически надувалось, опускалось, измерялось и записывалось.

В таком благодушном состоянии прошла ночь, а потом и день. Я засыпал и просыпался, боли особой не было (спасибо морфию), рядом сидела моя красавица с огромными испуганными глазами, а значит все в порядке, жена меня любит и все хорошо. Куда-то ушли все заботы. Впервые за два года не нужно было думать, на что мы будем жить дальше и как выжить. Господи, как хорошо!

Когда выяснилось, что легкое не сложилось и помирать я вроде не собираюсь, меня перевели в обычную палату. И тут начался парад посетителей. Энергичная Женька известила об этом забавном происшествии всех наших общих знакомых. Передо мной мрачной чередой проходили знакомые американцы– рабочие и фермеры, бизнесмены и служители культа, мужчины и женщины, дети и старики. Было полное ощущение, что я уже лежу в Колонном зале Дома Союзов и идет церемония прощания. Говорить мне совсем не хотелось, хотелось спать, а еще хотелось послать их всех подальше.

На следующий день меня из больницы выкинули. Все очень просто – страховки-то у меня нет, а благотворительность – это дело такое…. Посадили меня на каталку, подвезли к машине и пожелали всего доброго и счастливого выздоровления. Спасибо, спасибо, заботливые вы мои, ангелы милосердия, олицетворение гуманной американской системы здравохранения.

Кое-как с помощью жены, шипя и стеная от боли, я вполз на сиденье и мы двинулись в путь. Скорбным был этот путь! Дороги Иллинойса вообще отличаются ухабами, а Рокфорд в этом отношении может на равных соперничать с Россией. На каждой ухабине я шипел, а Света чуть не плакала.

Дальше обычная повесть о том, как могучий организм берет свое. Через три дня я начал вставать (как встает, точнее, сползает с кровати человек с четырьмя переломанными ребрами, описать трудно, это больше из жизни насекомых и пресмыкающихся).

Через неделю сел за компьютер переводить и кое-как печатал одной рукой. Остаются только мелкие и скучные подробности. Больничный счет за два дня составил около восьми тысяч долларов, не считая услуг представителей самой гуманной профессии. Врачей, собственно говоря, я особенно и не видел, но счета прислать они не забыли. Вместе с рентгеном это составило еще пару тысяч. Поскольку медицинской страховки у меня, естественно, нет, буду я этот счет платить всю свою жизнь.

А как же родная кампания? Мне заплатили шестьсот долларов, а когда я чуть-чуть оклемался, предложили место завскладом и снабженцем. С чем я себя сердечно поздравил. Значит, если и пропадем, то не завтра...

Сентябрь 1999 г.

Мы возвращаемся с Дивана.

Мы возвращаемся с Дивана. Нет-нет, не пугайтесь – Диван Авеню, это русский район Чикаго. Ну, русский будет сказано несколько неточно, поскольку там есть и бульвар Голды Мейер, и поздравление с праздником Ханукка и объявления об уроках еврейского языка. Но на весь Иллинойс это единственное место, где вывески на русском языке и где есть русские магазины. И даже настоящий букинистический, где можно по уши зарыться в книги и забыть обо всем, пока вас не выгонят.

Погода мерзостная – снег с дождем. Из-под колес соседних машин в наш только что купленный зеленый "Форд-Эскорт" летят потоки грязи. Ничего этого я не замечаю. Я слушаю музыку. Звучит классика: "Моя Марусенька", "Купите бублички", "Чубчик кучерявый". Кассету я только что купил на Диване. Называется "Кумиры прошлых лет". Именно это мне нужно, чтобы забыть обо всех мелких и крупных неприятностях и ощутить на короткое время то чистое и бездумное счастье, от которого с лица не сходит глупая детская улыбка. Дело в том, что, хотя мы едем по хайвею номер 72 из Чикаго в Рокфорд, я из Америки 2000 года вернулся в Краснодар начала шестидесятых.

В те времена, включив радио, вы в любое время суток могли поймать на средних волнах подпольных радиолюбителей. Они называли свои станции самыми неожиданными именами: "Зеленый голубь", "Привет", "Черное море" и тому подобное. Милиция вела постоянную войну с любителями, забивавшими частоты, которые использовала "Скорая помощь" и та же милиция. Но это было неистребимое племя. Они вещали до конца шестидесятых.

Так вот, именно на любительских станциях можно было услышать все эти шедевры. Чего там только не было! "Я явился к вам во фраке, элегантный, как рояль" и "По камушкам, по кирпичикам"; "Пиковая дама" и "Мотоцикл цикал-цикал, и старушки больше нет"; "В Кейптаунском порту с пробоиной в борту "Жанетта" поправляла такелаж" и "У самовара я моя Маша", – да все разве перечислишь. От одного только перечня охватывает ностальгия.

Интересно, как бы я относился к этой музыке, будь мы в России? Или как бы я воспринимал кондовые советские песни шестидесятых и семидесятых годов? В то время, во всяком случае, никакого умиления и восторга они у меня не вызывали. Не знаю, как в России, а здесь я слушаю те же песни с упоением.

Три с половиной года тому назад мы отправились в далекий путь. Из Южной Калифорнии нужно было попасть в Иллинойс, то есть, пересечь почти всю Америку на машине весьма сомнительной надежности. Так вот, в пустыне Мохаве и на воняющих навозом просторах Техаса нас сопровождали "Королева красоты", "Черный кот" и "Оранжевое море". Особенно взбадривала эта музыка после дорожных неприятностей.

Начало пути было окрашено в зловещие тона неминуемой катастрофы. Уже на выезде из Сан-Бернардино, через пятнадцать минут после начала пробега, у нас лопнула шина, которую я за два дня до этого купил в мастерской у улыбчивых мексиканцев. Пришлось вытаскивать все барахло из забитого до отказа багажника, чтобы достать запаску. Потом, как я и ожидал, на жаре стал греться мотор. Места шли самые что ни на есть развеселые: вначале горы, потом пустыня – как раз для нашего хворого "Форда-Темпо". Каждый раз, когда на очередном подъеме загоралась лампочка перегрева двигателя, я сворачивал на обочину, открывал капот и ждал ровно полчаса, пока в радиаторе не переставало булькать и шипеть. Потом доливал туда воды и мы тащились дальше.

По пустыне Мохаве я ехал по фривею со скоростью сорок пять в миль в час – минимально допустимой на скоростной автостраде. Мне было все равно. В тупой и безнадежной решимости я намеревался ехать вперед, пока машина не развалится. Возвращаться все равно было некуда. Общая ситуация указывала на то, что где-то в этих гнусных песках "Форд" накроется, и нам придется ставить вигвам прямо среди саксаулов (или как там эта колючая мерзость называется) и питаться пойманными гремучими змеями, закусывая их ящерицами. Никаких запасных вариантов не было. Никто и нигде нас не ждал. Поэтому я мечтал хотя бы перевалить за границы Калифорнии, чтобы получить моральное удовлетворение от до конца исполненного долга.

И вот граница Калифорнии с Аризоной. Трудно представить себе место более унылое и удручающе-безликое. Серо-черные голые безжизненные скалы, а между ними течет мутная коричневая речка. В этой речке даже топиться не хочется – такая она убогая.

Дело шло к вечеру. Дорога постепенно поднималась все выше и выше. Спала изнуряющая жара, которая преследовала нас полгода в Калифорнии. Стало даже прохладно. И я почувствовал, что машина ожила. Стемнело. "Фордик" бодро катил по шоссе. Впервые появилась робкая надежда, что, может быть, наш пробег и не завершится на обочине дороги.

Заваленные всякой всячиной, смирно сидели сзади Яшка с Алиской. В машине тихо звучали песни 60-х. И мне вдруг стало уютно. Забылось, что я грязный, как собака после возни с машиной на жаре и целого дня пути через пустыню. Я мог бы ехать всю ночь, слушая про неугасимый свет московских окон и королеву красоты, которая теперь уже давно, наверное, стала достопочтенной бабушкой.

Февраль 2000 г.

Картинки из нашей жизни

Из переписки с друзьями

Привет, Жека!

Возвращаясь к теме счастливого бытия под американским ласковым солнышком.

Печальная особенность заключается в том, что нашу ситуацию не понимают ни американцы, ни наши. Американцы просто не представляют себе, что это такое – приехать в Америку с одним чемоданом и без денег, и, не имея никаких прав, с нуля раскрутить огромный маховик того механизма, который представляет собой жизнь в другой стране. Ну, а в России в принципе не могут этого знать.

Вспоминаю Гарика Брокопа, который несколько лет тому назад уехал в Германию. Так вот, он рассказывал, что получает четыре тысячи марок в месяц, но денег у него никогда не бывает. Я сочувственно кивал головой, да, мол, такие дела. А про себя весьма усомнился: «Врет, сучий хвост. Не иначе, боится, что я у него чего-то просить буду».

Теперь я знаю, что все заработанные деньги уходят в банк, врачам, за жилье и т.д., оставляя тебе мелочь на бензин и продукты. В прошлом году Алька планировал к нам заехать и просил встретить его в аэропорту в Чикаго. У меня просто язык не повернулся сказать свежему в Америке человеку, что не могу я из бюджета вырвать 20 долларов на бензин, поскольку в то время мы в очередной раз висели на ниточке.

15 июня 1999

****

Привет, Жека!

Продолжая твою тему о «правильности». Американцы вообще очень интересная цивилизация. Как последовательные прагматики они освободили себя от всего лишнего, ну, например, от культурного наследия человечества. И, естественно, чем выше уровень невежественности, тем больше самоуверенности. Потрясает совершенно железобетонная уверенность американцев, что все идет как нужно, все в порядке, именно так и следует жить.

Во-вторых, они отказались от радости красивой одежды. Вначале мы просто шалели от вида баб в супермаркетах. Впечатление такое, что она провела ночь на грязном диване, потом встала, вытащила из мусорного бака первую нестиранную майку, которая попалась на глаза, и подалась в супермаркет (не умываясь). Нашим бомжам такие наряды и не снились. Например, перед тобой в очереди стоит дама, у которой лямки бюстгальтера вызывающе торчат во все стороны из-под замызганного нечто. На ногах совершенно невыразимого цвета расползающиеся тапочки.

Третье – свобода выражения чувств. Запросто можно увидеть двух жирных (не толстых, но жирных) молодых (не обязательно в смысле возраста) супругов, которые постоянно лобзаются, почесывают и поглаживают друг друга, взглядом как бы приглашая окружающих присоединиться к их счастью.

Мне особенно интересно наблюдать панический страх американцев перед всем естественным и природным. Со мной работает один британец, Тони. Только не дай и не приведи назвать его англичанином – он из Уэльса - и англичан ненавидит. Так вот, едем мы как-то всей бригадой на задание – я, Тони и наш босс, Майк. Майку около тридцати, он руководит сейлз-департментом. Высокий, сильный и, естественно, до невозможности самоуверенный. Мы с Тони разговорились о детстве, с изумлением обнаруживая невероятное сходство в своих воспоминаниях. Выясняется, что в начале славных шестидесятых в Уэлльсе и на Кубани, что пацаны, что образ жизни были удивительно схожи. Мы упиваемся воспоминаниями. Почему-то Тони упоминает козье молоко. До этого Майк особенного интереса к нашему разговору не проявлял. А тут его будто шилом в задницу кольнули.

-- «Ты что, хочешь сказать, что пил козье молоко?» --

Тут я его добил, упомянув парное молоко из-под коровы. Ты бы посмотрел, что с бедным малым творилось? Он плевался, кривился и безумно хохотал при мысли о том, что эти дикие люди в состоянии пить такую гадость, не прошедшую анализы и без ярлыка с данными о точном количестве калорий.…

Кстати, факт, что жизнь бедного человека в Америке требует куда больше денег, чем жизнь обеспеченного человека – мое главное открытие здесь. Этот замкнутый круг прорвать очень трудно. Предположим у тебя возникли какие-то особые обстоятельства, и нужны деньги. Нормальный человек идет в банк и берет займ – у него есть недвижимость, ему всегда дадут. Бедный человек выкручивается, как может и обычно находит куда более дорогой выход из положения. У нормально обеспеченного все покрыто страховками, поэтому, что бы ни случилось – не беда, страховка покроет все. Бедный человек не может позволить себе такие страховки и, случись что, сразу же влипает по самые уши (как это уже неоднократно происходило с нами). Но при этом тебя поднимают до определенного стандарта, как во времена Малюты Скуратова поднимали на дыбе. Без страховки ездить нельзя, это обойдется тебе куда дороже, чем расходы на страховку. Поэтому хочешь-не хочешь, но, шипя от злости, оформляй минимальную страховку на машину. Но это еще не все. Предположим ты взял деньги на машину в банке. Тогда банк требует, чтобы была полная страховка – а это раза в четыре дороже, чем минимальная. Тебе просто не дают опуститься до такого уровня, который ты можешь себе позволить.

Вспомни золотые времена. Предположим, ты зарабатываешь 150 рублей в месяц. Получил зарплату, отдал долги – и оставшиеся деньги ТВОИ. Здесь же ты раздаешь ВСЕ.

****

Моя жена упорно борется с Голливудом. Когда мы отправляемся в видеопрокат, чтобы взять видики в рент, она с настойчивостью маньяка ищет комедии. Я уже неоднократно объяснял супруге, что американские комедии – это бред даже на общем, невероятном по своему идиотизму, фоне. Тем не менее раз за разом она хватает какую-то хреновень, поясняя, что ей хочется просто расслабиться. В результате после десяти минут просмотра даже ее нервы не выдерживают. Используя достойные сожаления и не подобающие работнице банка выражения, Светка вытаскивает кассету, швыряет ее на пол и вырубает телевизор. Но от своей цели при этом не отступается и через какое-то время все повторяется вновь.

****

Привет, Жека!

Моя жизнь протекает в трех ипостасях. Ипостась первая – жизнь забитого и запуганного нищего русского в Америке. (Картина – небритый седой индивидуум, сжимая голову руками, сидит на крыльце и думает, как же выкрутиться в этом месяце. Лицо серое, взгляд… Господи, да вообще нет никакого взгляда – какой может быть взгляд из глубокой жопы?).

Ипостась вторая – уверенный в себе секьюрити офисер в белоснежной рубашке с многочисленными нашлепками и блямбами. На поясе среди раций, фонариков и всяких других интересных фиговин блистают наручники. Взгляд орлиный, поступь твердая, зарплата хреновая.

Ипостась третья – масляно улыбающийся торговец недвижимостью. Взор сияет, из всех карманов торчат визитные карточки, цветные брошюры, листовки с его собственным ликом и т.д. Девушкам шлет воздушные поцелуи, мужчинам твердо и энергично жмет руку. Обещает купить и продать все что угодно, где угодно и за наилучшую цену. Каждый потенциальный клиент – его друг до гроба.

Трансцендентальным образом все эти три личности обитают в едином теле, в одно и то же время и как-то уживаются друг с другом.

Юра

июль 1999

****

Привет, Жека!

Твоя дачная фотография должна украшать всемирные выставки фотоумельцев. Однако – если мне не изменяет зрение, ты сидишь там в шортах. Опомнись, безумец! Ты что творишь! На даче полагается сидеть в семейных трусах. Ну и, конечно же, по рассеянности ты забыл о головном уборе. Есть два традиционных варианта:

Носовой платок, завязанный по углам

Треуголка из газеты

Я готов простить даже то, что ты, кажется, выбрит, хотя это и осквернение дачного кодекса. Но есть более серьезные прегрешения, о которых я просто не в силах молчать. Я знаю, что ты человек малопьющий, и все же… Ну, подумай сам – кто пьет на даче пиво? Пиво присутствовать может, но лишь как компонент, дополняющий композицию. А в центре ее должна находиться бутыль с самогоном (желательно, бурячным или картофельным). Еще лучше денатурат, знаешь, с такой чудесной наклейкой – приветливо улыбающийся череп с костями. Хотя, где сейчас такую прелесть достанешь! Рядом (но обязательно в кадре) должна стоять тяпка или лопата, или грабли.

Теперь вернемся к столу – как-то он серенько выглядит, будто еда для тебя что-то второстепенное и неинтересное. Ну да, конечно, огурчики, но все же…

Учись у американцев. В искусстве жрать они достигли небывалых высот. Эта тема занимает процентов пятьдесят всех их разговоров (в остальные пятьдесят укладываются работа, дома, машины, дети, местные новости, мировые события, раздумья о судьбах Родины и т.д.).

Вначале возникает ощущение, что ты не в самой богатой стране мира, а где-то в забытом Богом чувашском селе. Кажется, будто все они только что вернулись из каких-то жутких мест, где этих горемык морили голодом года полтора, а все их питание составляли сушеные кузнечики.

Какой страстью пронизаны эти разговоры! Женя! Ты бы на них посмотрел в это время! С сияющими глазами и перебивая друг друга собеседники рассказывают о прелестях, допустим, баранины, приготовленной на ребрышках. При этом щеки подрагивают, а ножками они нетерпеливо сучат под столом – очень уж хочется прыгнуть в машины, рвануть прямо сейчас в ресторан и нажраться этих самых ребрышек до дизентерии, потери пульса и коматозного состояния.

Где, ну где наши партийные наставники и преподаватели истории КПСС!? Я бы сейчас в ноги им кинулся и заголосил: "Родные, а ведь все вы правильно говорили!"

Ошибочка у них была только одна – это бытие не маленькой кучки пузатых империалистов в цилиндрах, а большей части огромного народа. Знаешь, если будущее человечества в американской модели цивилизации, то, может быть, лучше вернуться к идеям чучхе и журналу "Корея сегодня"? Честное слово, там есть хоть какое-то духовное измерение.

В славянофилы что ли податься?

Кстати, описывая прелести российского расслабленного бытия, ты упускаешь из вида один нюанс. Ведь твоя ситуация очень и очень нетипичная и связана с уникальностью твоей профессии. Думаю, ты понимаешь, что тебе удалось осуществить вековую мечту россиянина – полгода ты трудишься в Канаде (при этом не утомляя себя налогами), а полгода, не горячась, дорабатываешь дома. Нет-нет, не подумай плохого, это совершенно белая зависть. У меня даже и в мыслях нет взорвать к едрене-фене самолет, совершающий рейс по маршруту Москва-Монреаль, вместе с тобой и остальными пассажирами, чтобы ты больше не работал в Канаде. Наоборот, мою душу согревает осознание того, что вот человек, которому это удалось.

Пока

Юра

август 1999 г.

****

Привет, Жека!

Кстати, твое последнее послание, где ты описываешь закупку спрея от тараканов, наталкивает на очень интересное сопоставление.

Это очень важный нюанс. В России тебя воспринимают по одежке. То есть, если ты одет, скажем так, простенько, все труженики сервиса (и массы других предприятий, учреждений и организаций) воспринимают тебя как вошь, которая заползла не туда, куда нужно. А вот если ты неожиданно демонстрируешь кредитоспособность, они неохотно соглашаются признать тебя за человека. Здесь же изначально, независимо от смокинга или драных тренировочных штанов я человек, и не дай и не приведи кому-то хотя бы взглядом намекнуть, что я не туда попал. Исключение составляют Департамент иммиграции и Российское посольство в Вашингтоне. Иногда мне кажется, что сотрудники Департамента посещали одну партшколу с сотрудниками посольства.

Когда ты собираешься опять в Америку? Надеюсь, что хоть на этот-то раз ты сделаешь привал в наших краях? Только не говори, что ты уже заказал билет и т.д. и т.п. Помысли сам – за последние три с половиной года ты был в Канаде шесть раз. По-моему, просто грешно не изменить маршрут.

Как твои дела? Надеюсь, что ты примерный дед.

Мы вчера ездили купаться на Миссисипи. Чуть было не налетел на крупные неприятности. Там недалеко от берега целые поля водяных лилий. Ну и, естественно, моя русская натура просто потребовала сорвать несколько штук.

А как же иначе? Если оно растет, значит нужно его сорвать!

Подгребая к берегу со своим букетом, я увидел сердобольного мужичка, который заботливо пояснил, что за каждую из этих лилий полагается какой-то офигенный штраф, чуть ли не 10 000 долларов, поскольку они занесены во все книги, какие только есть – от красной до белой. Пришлось пустить букет стоимостью 50 000 долларов вниз по течению. Так и плывет он к Мексиканскому заливу.

Юра

август 1999 г.

Привет, Маша!

Вот тут ты и уловила суть всех религиозных контор. Хорошие они такие, добрые… благостные очень. Только деньги платить не хотят. Это, я сказал бы, есть общая доминанта, которая объединяет их всех – от огнепоклонников и ламаистов до харизматов. На своем славном четырнадцатилетнем пути сотрудничества со смиренными тружениками на ниве христианской веры я это выяснил наверняка. Основной принцип – ухватить на грош пятаков, ну, например, чтобы книгу на 400 страниц им перевели и отредактировали за 1000 долларов.

***

Вчера мы весь день протолкались в одном задумчивом заведении под названием Департамент иммиграции.

Да, теперь я могу гордо говорить, что федеральное правительство официально признало меня хорошим человеком: ведь слону понятно, что плохому человеку грин-карту не дадут! Конечно, Департамент иммиграции показал товар лицом. На что уж мы взрастали в очередях, но такой очереди!!! Представь себе, что она начинается на улице.

Легкий морозец с ветром. Стоим. Прикидываю скорость движения, думаю: "Ну, ладно, полчасика, от силы час, ничего страшного".

Запускают внутрь. И тут моим глазам открывается ОЧЕРЕДЬ, свернутая в двадцать колец, как гадюка. Исчезает она в этой хреновине, где тебя проверяют на металл. Время от времени мимо прогоняют группы тех, кому назначено на собеседование (в общей очереди они не стоят).

Слышны команды с какими-то эсэсовскими интонациями: "Stand by the wall! Move on!" Поневоле в голову закрадывается мыслишка: "А может быть там, за этой дверью, просто стенка?! И ставят к ней всех этих бедолаг – вот, мол, вам, ребята, и грин-карта"!

Давлю в себе такие гаденькие опасения.

Кое-как доползаем до этого входа. Поднимаемся вверх по эскалатору. Здравствуй, жопа, Новый год! Еще одна очередь – может быть не такая устрашающая, как предыдущая, но движется медленнее.

Дети начинают сдавать, не привыкли они к таким делам. (Естественно, что сидеть негде, есть нельзя, как, впрочем, и курить). Всему прекрасному приходит конец – следующая очередь хотя бы позволяет вальяжно развалившись сидеть в креслах и смотреть на светящееся табло, поджидая, пока подойдет твой номер.

В общем все эти радости заняли у нас семь с половиной часов.

Да здравствует демократия! Да здравствует свобода! Мало того, даже мои опасения насчет расстрела оказались необоснованными.

В общем, отмучились. Так что теперь Майк пусть носа не задирает. Я тоже теперь резидент, и не какой-нибудь, а официально признанный резидент в гнезде мирового империализма.

Юра

ноябрь 1999

****

Привет, Жека!

К твоему вопросу, какого хрена, собственно говоря, я забыл в Америке….

Естественно, Гранд-каньон, Миссисипи и Ниагарский водопад никак не были решающими факторами. Наверное, хотелось найти место, где не будет некоторых российских пенок, вроде общественного туалета на серпуховском рынке или разного рода уверенных в себе хозяев жизни с рожами вурдалаков. По сути дела, идеальный вариант – жить здесь в спокойной и тихой обстановке, наслаждаясь американским комфортом и сервисом, но в то же время иметь возможность пару раз в год ездить в Россию.

Я не предполагал, что пробиться в Америке настолько трудно. Изначально мои планы отличались лучезарной детской простотой. Приехали, нашел адвоката, заплатил, адвокат все сделал. Через полгода получите грин-карту и радуйтесь жизни. Хрена лысого! Даже с учетом абсолютно невероятного везения (а появление на горизонте конторы с огромной книгой на перевод иначе как проявлением действия потусторонних сил не назовешь) я бьюсь над грин-картой уже три года, а она как в свое время коммунизм в Советском Союзе – все где-то на горизонте.

Во-вторых, мне не приходило в голову, что коммунисты могут быть абсолютно правы в своих описаниях Америки и американской жизни. К какому-то возрасту я пришел к выводу, что все, что исходит от официальной власти в СССР есть вранье. Оказывается, нет, далеко не все.

Да, американцы - абсолютно бездушная нация, меркантильная до полного маразма. (Одному из наших знакомых его брат продал за пятьсот долларов задрипанный пикапчик, у которого оказалась почти не работающая коробка передач.

Представь себе, что ты продал Олегу телевизор, да еще и такой, который то показывает, то не показывает).

При этом они абсолютно не представляют себе, насколько подобные отношения дики с точки зрения всего остального человечества.

Мне не приходило в голову, что американцы уже достигли того идеала, к которому так стремились Ленин, Сталин и Лаврентий Палыч – могучими трудами создали нацию с абсолютно промытыми мозгами.

Подобные открытия привели к тому, что оказался я в Америке, как Робинзон Крузо на своем острове. Круга общения просто нет. Есть парочка интересных ребят (естественно, наших), но они далековато – в Чикаго и Мичигане.

Третье препятствие – финансы. Чтобы выжить в Америке, нужно или с самого начала иметь много денег, или с самого начала, не забивая себе голову высокими помыслами, хватать все возможные работы, самую большую лопату и копать, копать и копать… Как только остановился, чтобы помыслить, а чего же тебе хочется делать, тут тебе и хана.

Дальше возникает вопрос: «Означает ли это, что великая американская экспедиция завершилась провалом?» Ни в коем случае. Это означает, что нужно ползти по канализационной трубе дальше к светлому будущему – ведь развернуться и поползти обратно все равно нельзя. А если бы, даже, это было и возможно, то в России еще мрачней, чем здесь.

Юра

****

Привет, Маша!

Не пойму я, бабоньки, вашего брата. Казалось бы, что может быть приятней, чем обладать всеми полагающимися по штату изгибами и аксессуарами. Так нет, вместо того, чтобы радовать мужиков своими формами, вы стремитесь потерять всяческий физический облик, очевидно, чтобы мы больше размышляли о предметах духовных и устремлялись бы, так сказать, ввысь – к горнему.

До осени прошлого года моя жена была как жена. Потом вдруг ей показалось, что ее слишком много. И моя супруга резко перешла на слим-фэст. Она героически ничего не ела, только пила эту гадость.

Первые пару недель я относился к этому как бы с добродушным стариковским юмором. Мол де, дело молодое, пусть побалуется. Но потом с тревогой стал замечать, что моя жена начинает утрачивать всякие материальные очертания. Никакие мольбы, вопли и стенания не помогали.

Язык не поворачивается сказать, на сколько размеров она похудела. Естественно, что, обретя облик французской кинозвезды, любимая стала тут же стрелять глазом во все стороны, как Мари Жють из "Необыкновенного концерта".

Само собой, что в Рокфорде поднялась паника. Слабонервные водители сигналили ей и жалобно что-то кричали из машин. Я их понимаю – аборигены вообще не избалованы в отношении женщин. Не могу сказать, как их жены с точки зрения постирать или, скажем, борща мужу сварить, но с позиции эстетической их бабы – это самое жуткое зрелище после Хиросимы.

Чтобы не быть угрозой безопасности движению, пришлось моей голубке хоть чуть-чуть набрать вес. (Естественно, что я горячо приветствовал эту тенденцию). Так что подумайте, родные, стоит ли... Ведь рядом живет любимый человек, нужно ли так его травмировать?

****

Маша, из своей британской дали, с туманных берегов Альбиона, ты спрашиваешь, что же это, в сущности, такое -- грин-карта и как люди прорываются в Америку.

Грин-карта – это синее море и белый пароход, это молочные реки и кисельные берега, это сияющая вершина и апофеоз, это экстаз и атас.

Естественно, что грин-карта вообще-то не зеленая, а белая. Это право на постоянное проживание в США (бессрочное). Насколько я слышал, сейчас где-то после 5 лет ты должен подавать на гражданство США и в течение скольких-то лет его получить. А пока грин-карта дает нам все права американских граждан кроме права выборов. Иными словами, теперь мы белые люди.

Само собой, что с бурным развитием демократии в России утвердиться в США становится все труднее и труднее. Политическое убежище стало вообще нереальным – разве что ты явишься в иммиграционный суд с кинжалом в спине, а к нему будет привешена карточка с многочисленными угрозами в твой адрес (угрозы, естественно, должны носить политический или религиозный характер). Раньше лазейка была оставлена для баптистов и пятидесятников, поскольку они имели статус гонимой (в России) церкви. Но сейчас и эту лафу, кажется, прикрывают, то есть, до конгресса вдруг дошло, что их давно уже никто и никуда не гонит.

Кто-то прорывается через замужество (в Рокфорде я знаю три таких семьи), кто-то через рабочую визу (так называемая Н-виза), но там есть свои тонкости и это очень долго и без гарантии. Я знаю одну семью, которая на днях уехала назад в Россию после шести лет в Америке. У мужика была Н-виза, но просто не хватило времени, пока крутилась бюрократическая машина, виза истекла.

Я пролез в этот рай земной через одну очень редкую визу – тоже не мед и тоже есть свои капканы, но при условии:

а) что у тебя есть профессия, которая подпадает под статус такой визы;

б) есть соответствующего профиля организация, которой в данный момент до зарезу нужен специалист именно такой квалификации;

в) есть добрый дядя, который готов сделать все бумаги.

Вот, вкратце, основные пути, по которым наши бедолаги прорываются в Штаты.

Многие вообще не забивают себе голову – просто покупают визу (в прошлом году купить турвизу из Украины в США стоило 5 000 долларов) и оседают здесь нелегалами. В таком случае круг работ ограничен смутными русскими строительными кампаниями, польскими конторами, которые подвизаются в сфере, скажем так, метлы и тряпки, а также уходом за богатыми старушками. Властям, в общем-то до лампочки, я пока еще не слышал ни об одном случае, чтобы нелегала депортировали. Платят налоги, где-то работают….

Так что стал я своего рода «экспэртом» в том, как перелезть через забор в США, но при этом не застрять наверху и не свалиться назад, разодрав штаны.

Юра

ноябрь 1999

Из сборника «Добрая Миннесота»

Добрая Миннесота

В Миннеаполисе вечер и идет тихий летний дождь. Заканчивается июль. Спала жара и знаешь, что лето пошло на убыль. Блестит мокрый черный асфальт на парковке. Чуть покачиваются под дождем ветки деревьев. Деревья эти мне знакомы с детства, хотя спроси, какой они породы, и не скажу – может ясень, может бук, а может и что другое.

Мы переселились в Миннесоту прошлым летом. Фермерский дом на нашем хуторе в Иллинойсе пришел в полный упадок и еще одной зимы просто не выдержал бы. Крыша текла как решето, хозяину все по фигу. Собственно, с ним и связаться-то было почти невозможно – все его где-то черти носили.

Опять настало время принимать решение. Было очевидно, что пребывание среди кукурузных полей себя исчерпало, Иллинойс нам ничего нового предложить не может и пора двигаться дальше. В апреле мы съездили в Миннесоту навестить знакомых. И все, и решение было принято в тот же день – переезжаем в Миннесоту.

Опять пакуем барахло, опять сжигаем во дворе мусор – Господи, сколько же всякой всячины набралось за три с половиной года! Огромный костер пылает во дворе целый день.

Нужно еще разобраться с нашим недвижимым автопарком. Предатель белый «Кадиллак» остается за сараем на память нашему лендлорду, Марку. Вместе с ключами я оставил Марку записку, сообщив, что он может делать с этой машиной все, что хочет. На запчасти за тысчонку вполне можно продать. А нам все равно за нее платить еще года два. Васенька уже давно упокоился на джанк-ярде (по-нашему, на автомобильном кладбище). Еще одну машину, которую забыли у нас во дворе приятели из Мичигана, мы ликвидируем по-бандитски. Несколько раз я безуспешно просил знакомых прислать нам документы на машину или забрать ее. Сдать ее на джанк-ярд без документов невозможно. Значит тряхнем стариной и будет действовать по-российски. В четыре часа утра, крадучись, выходим из дома. Света садится за руль обездвиженного мичиганского «Понтиака», я сзади толкаю его нашим «Фордом». Выруливаем на дорогу, потом, проехав километра два, отпихиваем усопший автомобиль на дальнюю грунтовую дорогу и оставляем там. Света прыгает в «Форд» и, опасливо озираясь по сторонам, мы растворяемся в темноте.

Я уже знаю, как все будет дальше. Дня два «Понтиак» простоит там, куда мы его затолкали. Потом приедет полиция и вызовет трак, который заберет убогенького на джанк-ярд. Собственно, брошенные машины в Америка постоянный элемент пейзажа.

Все утро грузимся, пока не забиваем две наши машины до отказа. Запираю дверь, опускаю ключ в адресованный Марку конверт и бросаю его в почтовый ящик. Выезжаю из аллеи на дорогу. Прощай, наш хутор! Это был добрый дом.

И мы направились на север, через Висконсин в Миннесоту – «штат 10 000 озер».

Миннесота понравилась сразу. Здесь уютно и здесь простор. За год мы обжились, а месяц тому назад сделали еще один шаг вперед в своей американской жизни – купили дом. По выходным отправляемся на природу. Вот и завра, в воскресенье, мы едем на случайно открытое нами раньше озеро.

В Миннесоте их действительно тысячи. Самых разных – от одного из Великих озер, огромного, как море Верхнего, до трогательных, затянутых ряской прудиков, где на острых корягах сидят зеленые лягушки.

Для начала пересекаем с юга на север двухмиллионный мегаполис, образованный двумя городами – Миннеаполисом и Сент-Полом. В Америке их называют Twin-Cities – «Города-близнецы», и это вполне официальное название. Через город протекает Миссисипи, здесь не очень еще широкая, ну, скажем, как Ока.

Масса зелени, дружелюбный, красивый во все времена года город, только движение на дорогах сумасшедшее.

Постепенно суматоха затихает, шестиполосый, оглушающий ревом фривей сужается до скромных приличных размеров. Все меньше и меньше машин. Твин-Ситиз позади.

Мы направляемся на север -- туда, где начинаются сплошные леса, которые уходят в Канаду. Через час доберемся до большого озера Миллак, где нужно свернуть на неприметную трассу. Надеюсь, я найду нужную грунтовую дорогу, ведущую к нашему озеру. Километра два узкая дорога вьется лесом между большими зелеными прудами. Из-за кустов на нас недоуменно смотрит олень. Потом, испугавшись, бросается в чащу. Дорога упирается в заросшую травой пустую стоянку для машин. Вытаскиваем из багажника сумки и тропинкой идем к озеру. Берега заросли лесом, который отражается в чистой воде удивительного голубого цвета. Оно так и называется, «Блу-Лейк» - Голубое озеро.

Солнечный летний день и тишина. В воде плавают лилии. В прошлый раз мы с азартом собирали по берегу чернику. Просто везенье, что на озере нет удобного для спуска моторных лодок места, иначе здесь не было бы так тихо и безлюдно.

Все прошлое лето мы безуспешно пытались найти свое озеро -- именно такое волшебное голубое озеро. Теперь мечтаем в будущем купить поблизости домик, чтобы можно было ездить сюда по выходным. Ну, помечтать мы вообще любители.

Миннесота – добрый штат. Не потому, что здесь живут иначе, чем, скажем, в соседней Северной Дакоте. Жизнь в Штатах везде примерно одинаковая: жесткий, выматывающий нескончаемый марафонский забег.

В Миннесоте эта гонка приглушается ощущением зелени и простора. Даже Миннеаполис или Сент-Пол никак не назовешь каменными джунглями. Да, в «даунтауне» Миннеаполиса высятся небоскребы. Там спешат пешеходы, там негде парковаться и очень запутанная система движения на улицах. Иногда я подолгу кружу по центральным улицам, пытаясь найти выезд на фривей, чтобы поскорее вырваться отсюда. В центре Сент-Пола возвышается Капитолий штата, а недалеко от него – огромный собор Святого Павла.

Но буквально в десяти минутах езды от даунтауна по улице шустро пробегают белки, по газонам разгуливают стаи диких гусей, из окна дома виден сидящий под кустом заяц, а зимним вечером по заснеженным парковкам деловых офисов бродят олени.

При всей своей похожести на Россию климат Миннесоты довольно буйный. В сезон смерчей-торнадо налетают жестокие бури. Тогда по нижней части телеэкрана непрерывно бежит строка грозового или торнадового предупреждения, где перечисляются города, находящиеся в опасной зоне. На следующий день в программе новостей сообщают, где именно торнадо прошел по земле и чем это закончилось. В школах учат, как себя вести при угрозе торнадо.

В конце июня мне пришлось применить эти рекомендации на практике и отправить детей в подвал. В середине дня стало быстро темнеть. Прямо на глазах сгущалась мгла классического для торнадо зловещего черно-зеленоватого оттенка. Такой темноты в дневное время я еще не видел никогда. Но обошлось лишь страшной грозой, градом и побитыми молнией деревьями. Торнадо ударил чуть дальше, в Висконсине, где он снес с лица земли птицеферму со всеми ее обитателями. Впрочем, торнадо – элемент климата большей части Америки.

Естественно, что бытие определяет сознание. О чем тут спорить? Если ты сидишь без копейки в драных штанах, то даже самые красивые места на свете не доставят радости. У нас переездом в Миннесоту закончился целый этап жизни в Америке. Закончилась стадия выживания и мы, наконец-то, начали просто жить - спустя пять лет после отъезда из России.

Буквально через две недели после переезда пришли по почте наши грин-карты. Мы их ждали еще в Иллинойсе, а прибыли они прямо-таки символично – сразу после переезда, как бы поставив точку и подтверждая, что старое прошло и начинается новое.

Держу в руках маленькую белую карточку, рассматриваю фотографию на ней. Трудно поверить, что ради этого пластикового квадратика люди уезжают из своей страны, разводятся, женятся, пускаются во все тяжкие. Вроде нужно буйно радоваться, а радости нет, даже как-то пусто на душе. Так бывает после очень трудных экзаменов, когда все позади, и нужно веселиться, но наступает реакция на перенапряжение и усталость.

Что и говорить, тяжелехонько достался нам этот документик, ох, тяжелехонько. Но это уже история.

Кроме близких нам природы и климата, Миннесота еще и один из самых быстро развивающихся штатов в Америке. Работы много и платят хорошо.

Здесь многотысячное русскоговорящее население и есть интересные люди. Теперь можно позволить себе даже такую роскошь, как вечерние посиделки с друзьями на кухне до часу ночи.

Ведь это и правда роскошь – не думать, поймут тебя или не поймут, и не придется ли полчаса объяснять, что ты, в сущности, хотел сказать (это не обязательно относится к общению с американцами). И не нужно улыбаться, говорить по-английски, отбывать время на нудных «parties», терпеливо дожидаясь момента, когда вполне уместно сердечно поблагодарить хозяев за потрясающий вечер и, чертыхаясь о бессмысленно угробленном времени, с облегчением смыться.

Можно без конца сравнивать нас с ними и критиковать американцев. А зачем? Мне кажется, что таким образом мы как бы ищем опору под ногами. Вроде как нужно определиться, понять, какие они и какие в сравнении с ними мы, объяснить что-то самому себе, и тогда все встанет на свои места.

Да, разные мы, и все тут. И сравнивать бесполезно. Чем больше сравниваешь, тем больше запутываешься. Потому что, несмотря на все различия, люди-то, в сущности, везде одинаковые. Умные и глупые, добрые и недобрые, веселые и угрюмые. И родители так же любят своих детей. А дети точно так же с визгом носятся, играя, по двору. В их толпе самозабвенно бегает мой Яшка. Точно так же, как в свое время мы, он со своими американскими друзьями ловит лягушек и лазит по деревьям.

В русском языке наших детей уже легко угадываются конструкции английского языка. Американская школа и американские сверстники – их естественное и нормальное окружение. Мы же общаемся с американцами только по работе. Не потому, что не любим их или испытываем какие-то затруднения. Просто у них одна культура, у нас другая, и нам уютнее жить в своем мирке.

Не география определяет жизнь – такая вот великая истина (аж самому смешно, до того банально). Если ты нашел свой круг - людей, с которыми интересно и хочется общаться, то, наверное, жить хорошо и в Саудовской Аравии. Без этого круга и дома будешь чужой.

В апреле впервые за пять лет я съездил в Россию.

Целая неделя в родном Краснодаре! Только я уже не искал среди прохожих знакомых и не ждал случайных встреч со старыми друзьями. Город тот же самый: вот мой старый дом на улице Пушкина, а в центре фонтана в детском скверике так же возвышается каменный слоник с сидящим на нем индусским мальчиком. Но все это воспринимается отстраненно, потому что больше я к этой жизни не приобщен. Кроме воспоминаний ничего не объединяет меня со старым кинотеатром «Кубань» и с сотни раз исхоженной вдоль и поперек улицей Красной.

Тогда, может быть, не так уж важно, где именно жить? Что здесь, что там мы стремимся приблизить свою жизнь к нарисованному нашим воображением идеалу. Для меня лично такой идеал – это дом, дарованный Мастеру в конце его пути.

И в Миннесоте этот дом очень уместен. Он там, на севере, где-то в тех лесах, что уходят в Канаду. В стороне от бетонных автострад стоит этот дом - из неотесанного камня, с мостиком через ручей. Свет горящей свечи в окне и тихая музыка. И плющ по стене, и озеро, в которое осенью будут тихо падать красные, коричневые и желтые листья. А зимой в тишине звездной ночи скрипит под ногами снег. Можно набросить куртку, сбегать по морозу в сарай за дровами, растопить камин и сидеть, глядя в огонь.

Там мы будем встречаться с друзьями и говорить о том, что интересно и что хочется понять.

Я верю, что этот дом здесь. Я иду все той же извилистой дорогой из разноцветного кирпича, которая много лет вела меня по России. Вот уже шестой год шагаю я по ней здесь, в Америке. Дорога эта то поднималась до горных перевалов, где захватывает дыхание от ледяного ветра, то вилась душными и опасными болотами, куда очень запросто соскользнуть. И исчезнуть в мгновенье ока в черном омуте -- только пузыри болотного газа забулькают на поверхности.

Сейчас идти веселее – лесами, между чудесных озер. В доброй Миннесоте дорога должна привести к моему дому, пристанищу, от которого уже никуда не нужно будет торопиться.

Миннесота, июль 2001

****

…Давайте, ребята, я отвлекусь от темы. С вашего разрешения, конечно. В Америке четко видно, насколько наши равнодушны к внешним эффектам, которые так близки и дороги американцам. Здесь даже мусор убирают картинно. И звуковая сигнализация работает, и огоньки-то мигают, только серебристого скафандра на помойщике не хватает. А уж на сцены дорожных аварий можно любоваться, как на парад.

Буквально позавчера на фривее здоровенный грузовик слетел в снег, а его фургон остался стоять сикось-накось на дороге. Жалко, что вы не видели этого праздничного зрелища! Дорога перекрыта светящимися фишками. Впереди и сзади стоят по две полицейские машины с вращающимися мигалками. Сосредоточенные и серьезные, полицаи торжественно сгоняют поток транспорта в сторону. Вокруг завалившегося трака ходят гордо и молодцевато, как охотники вокруг туши заваленного медведя. Можно подумать, будто они сами спихнули его в снег. Тут же аварийная машина (тоже с мигалками). Еще две полицейские машины. Дорожный кран (естественно, с мигалками). Само собой, пожарная машина и скорая помощь (про световое оформление молчу - сами догадаетесь). Праздник да и только! В качестве последнего штриха не хватает реющего над завалившимся грузовиком американского стяга или, допустим, чтобы, выстроившись в сугробе, пожарные грянули в медные трубы что-то соответствующее моменту, например, 'Stars And Stripes Forever'.

У нас же... Перед отбытием в Америку ездил я в Краснодар. Чем ближе к югу, тем солиднее выглядели посты ГАИ. На границе Краснодарского края нас уже встретил БТР с направленным на дорогу пулеметом и застава из мешков с песком. Да и гаишники выглядели внушительно – в бронежилетах, с автоматами под рукой. Но как-то не видно было в них радости от собственного грозного вида. Вроде как тяготились мужики и БТРом, и бронежилетами. Ах, как бы все это обставили американцы! Нет, нет театральности нам явно не хватает.

Январь 2001 г.

Миннесота

Что такое нелегал?

В этом вопросе, как, впрочем, и во многих других, ясности нет никакой. Одни считают, что нелегала сразу же хватают и высылают из Америки, другие думают, что, в общем-то, ничего страшного нет, если на какое-то время человек оказался без законного статуса на территории США, и что это дело поправимое. Ни те, ни другие не правы.

Нелегала никто не преследует, никто за ним не гоняется. Попадется, вышлют, а, в общем-то, государство энергию на него не тратит. Но он не имеет никаких прав и никакого выхода из своей незавидной ситуации. Это американский вариант советского бича, который ночует по теплоцентралям.

Нелегал может отбыть из Америки только в одну сторону. Обратно его не пустят. Нелегала не возьмет на работу ни одна американская компания. Ему никто не продаст дом, поскольку в числе документов необходимо представить доказательство своего статуса постоянного жителя Америки - грин-карту.

Нелегал может найти работу, но самого низшего класса в самых непритязательных русских или, скажем, польских компаниях. Платят нелегалу меньше всех, потому что жаловаться ему все равно некому. Женщины обычно устраиваются убирать частные дома или ухаживать за стариками. Мужчинам остается стройка и та же уборка. По-моему, даже вступление в брак с американским гражданином проблему не снимает.

Иными словами, это существо абсолютно ничем и никем не защищаемое. Хотя нелегалами мы не были, но пребывали в очень похожем положении, пока не получили разрешения на работу. Прямо скажу, ощущение омерзительное. Случись что, и тебе даже идти некуда.

Как наши оказываются нелегалами? Чаще всего по недомыслию. Человек знает, что у него есть определенный срок, на который выдана виза, ну и плюс два возможных продления (если ему известно об этом). Если он хочет остаться, то вот срок, в которое нужно уложиться. Кажется, будто времени много. Потом, когда человек спохватывается и начинает судорожно метаться, оказывается, что уже поздно, поезд ушел.

Степень легкомыслия просто потрясает. Я знал в Чикаго молодую пару. Обоим чуть за двадцать, поженились в Америке. У него грин-карта, у нее турвиза. Жили влюбленные беззаботно и счастливо, и, вдруг, когда у нее виза почти истекла, им сказали, что, оказывается, нужно что-то делать еще и что для американского правительства факта счастливой любви недостаточно, чтобы признать молодую жену законной жительницей данной страны.

Смотрю на эту девицу, спрашиваю, что она думает делать по поводу своего статуса. Небесное создание лучезарно взирает на меня пустыми глазами изумительной красоты и, мило улыбаясь, лепечет нечто совершенно невразумительное. Но ведь мне-то ее статус до фонаря! Ведь не мне же потом всю жизнь без путной работы и без выезда сидеть, а ей!

Молодые чуть-чуть для порядка потрепыхались – так, для проформы. Впрочем, можно было и не трепыхаться, потому что ее виза уже заканчивалась.

Ни о чем не тревожась и успокоившись, юная дама плавно влилась в ряды нелегалов. Возможно, что последствия такого пустякового обстоятельства супруги осознают, когда жена решит устраиваться на работу. Или полетят они отдохнуть на недельку, скажем, в Мексику, а, по возвращении очень удивятся, когда жену обратно в Америку не впустят. Точнее, впустят, но уже в сопровождении иммиграционной полиции. Ее отправят в уютный лагерь, так сказать, отстойник Департамента иммиграции, где отловленных нелегалов содержат перед отправкой на далекую родину.

Я не высмеиваю эту пару. Я просто удивляюсь. Люди приехали в чужую страну, как в Рязанскую область. Им просто не приходит в голову, что здесь другие законы и нужно многое сделать, чтобы в эти законы вписаться. Ну, я понимаю, что нашу безалаберность пробить тяжело. Но какие-то ведь зачатки разума у них есть! Впрочем, глупость - дело неизлечимое.

Но, наверное, я и правда утратил снисходительность к национальным
особенностям русского характера.

Естественно, что пробивание статуса требует большой энергии, времени, денег и, прежде всего, понимания, что выбора, в сущности, нет и второй путь - тупиковый.

Вот несколько иной пример. Нормальный и вроде бы не такой глупый, как юные влюбленные мужик делал Н-визу (рабочую визу). С этой визой я сам не сталкивался, но знаю, что labor certification может занимать годы и иногда срок временного разрешения истекает раньше, чем удается завершить эту процедуру.

Так вот, прошло несколько лет и сроки у этого индивидуума уже поджимали, когда он вдруг спохватился и осознал, что времени явно не хватает.

Кто-то сказал ему про ту визу, по которой пробил себе путь в Америку я. Его друг (и мой начальник в то время) буквально требовал, чтобы я не только растолковал этому мужику, что и как нужно делать, но и прямо-таки взял его судьбу в свои руки. Не помогли все мои попытки объяснить, что данная виза имеет свои специфические требования и не делается за месяц, что она требует определенных документов, и это тоже процесс – пусть и не такой долгий, что я, в конце-концов, не адвокат. Моему начальнику казалось, что есть некая волшебная палочка-выручалочка, что мне нужно только взять этого горемыку под свою опеку, и все как-то быстренько устроится.

Сам индивидуум позвонил мне пару раз и без особого интереса поинтересовался, что и как нужно делать для этой визы. Чувствовалось, что он уже сдался и ни к каким схваткам - ни на ковре, ни под ковром – не пригоден. Его друг, напротив, звонил и звонил, требуя оказать человеку помощь. Да как же можно помочь тому, кто сам уже потух и отказался от борьбы? И думать нужно было раньше, а не с чемоданом в руке. Это напоминало какой-то детский сад для взрослых.

Раньше существовал порядок, по которому через пять лет своего подпольного существования нелегал мог купить индульгенцию. Он осторожно приподнимал крышку канализационного люка и вылезал на белый свет. Отряхнув пыль с пузырящихся на коленях штанов, нелегал с достоинством представлялся дядюшке Сэму:

«Здравствуйте, вот и я!»

Дядюшка Сэм с отеческой строгостью смотрел на новоявленного из-под кустистых бровей и назидающе говорил:

«Ну, что же ты, братец! Нехорошо, право слово, нехорошо!»

Нелегал краснел, платил штраф по тысяче долларов за каждый год своего партизанского существования, а взамен дядя Сэм давал ему грин-карту, принимая блудного в лоно приличных людей.

Сейчас эту лафу прикрыли, и нелегал обречен существовать в своей теплоцентрали до конца дней без права выхода на солнечный свет.

Миннесота

Август 2001

Маленькая американская трагедия

Сегодня моя жена ввергла нас в прямо-таки шекспировские страсти. Но необходима краткая предистория.

Год тому назад Алиска стала зарабатывать деньги традиционным для американских тинейджеров путем - стала бебиситтером. Иными словами, по просьбе соседей смотрела за их детьми, когда родителям нужно отлучиться.

Институт бабушек, как штатных смотрительниц детей в Америке отсутствует. Бабушки-то, конечно, есть, но попробуй заставь их смотреть за детьми! Где сядешь, там и слезешь. Поэтому, когда молодым супругам нужно отъехать, они обращаются к живущим по соседству девочкам-подросткам. За свою сторожевую службу те получают по разному - иногда до пяти долларов в час.

Алиска с энтузиазмом взялась за дело. А чтобы она побыстрее прониклась серьезным отношением к деньгам, мы поехали в банк и я открыл ей счет. Все чин по чину, и чековые книжки ей прислали, и банковскую карточку. Денег там, правда, особо не было - не больше пятидесяти долларов. Да, собственно, больше и не нужно.

И, вот, сегодня приходит письмо из банка на имя Алиски. Открываю с легким сердцем и глазам своим не верю. Это извещение о том, что находящиеся на счету средства исчерпаны и выписаные чеки ничем не обеспечены. В частности, со сдержанной горечью нас укоряют в том, что выписаный ранее чек на 64 доллара ничем не обеспечен и нужно заплатить 22 доллара штрафа.

Я знаю, что Алиска чеки не выписывает вообще. Откуда мог взяться какой-то чек на 64 доллара? Что за чепуха! Звоню по указанному телефону. Проверяют по компьютеру, говорят: "Да, здесь еще несколько чеков выписано с этого счета"

Ну, думаю, гады, перепутали наш семейный счет с Алискиным и теперь шлют все наши платежи туда. Лечу в банк, пыша негодованием. Мне показывают на экране номер счета и номера чеков.

n "Да у меня дочка не выписывает чеков вообще!" - вопияю.

n "Значит, проверьте, на месте ли ее чековая книжка. Вот, посмотрите, номера выписанных чеков идут подряд".

И здесь у меня по спине начинают бегать мурашки от неожиданной догадки и осознания ужасной истины. Звоню жене на работу - все точно. У нее закончилась чековая книжка, она схватила другую, не посмотрев, чье имя там стоит. С легким сердцем Света принялась за свое черное дело, выписывая чеки в магазинах. Что интересно, ни одному кассиру не пришло в голову сверить имя на чековой книжке с именем на водительских правах, хотя они и обязаны это делать каждый раз.

К необеспеченным чекам в Америке относятся сурово. Во многих магазинах просто выставляют такие чеки напоказ с именами людей, выписавших их. Своего рода гражданская казнь и позорный столб.

Поэтому милая беспечность моей супруги – далеко не забавное невинное происшествие. Нужно добавить, что как только до Светы дошла вся тяжесть содеянного, она тут же отпросилась с работы и помчалась в банк. Объяснила ситуацию, продемонстрировала ту самую так неудачно попавшуюся ей под руку чековую книжку. В банке посочувствовали, сняли кое-какие штрафы, которые уже успели наложить. Но ведь эти злосчастные чеки предъявляет к оплате магазин и предъявляет он их в другой банк, где понятия не имеют об этой комедии ошибок.

В результате такой очаровательной беззаботности одних только штрафов нам влепят никак не меньше сотни, не говоря уже о других душераздирающих последствиях.

Миннесота

Август 2001

11 сентября

О том, что случилось в этом день, уже сказано и написано столько, что мои личные впечатления ничего не добавят. Это письмо передал электронной почтой знакомый моего друга, который живет в Нью-Йорке:

«Во-первых, общий принцип верен: в тех фирмах, которые находились на верхних
этажах WTC погибли практически все сотрудники, которые добросовестно пришли
на работу пораньше, а те, кто опоздал - уцелели, поскольку наверх уже никого
не пускали.

Во-вторых, ко мне это не имело отношения: я никогда не работал в WTC (хотя
неоднократно там бывал), моя фирма не имела площади в WTC, моё здание никак
не пострадало. Так что, даже если я и есть твой былинный русский разгильдяй,
упорно приходящий в свою контору на улице Стены с похмелья, то к истории это
отношения не имеет.

Моя контора (если ты помнишь) находится на расстоянии примерно 1,5 км от
WTC. В тот день я ехал по своему обычному графику, по которому и прибыл на
конечную станцию South Ferry где-то в 9:05. Ещё в поезде я заметил некоторое
оживление: прошла по вагонам женщина-полицейский с дубинкой, а на конечной
станции объявили: "Due to police activity trains will not stop on Cortland
Street until further notice"[«По причинам, связанным с работой полиции, остановки на станции Кортленд-Стрит не будет до следующего уведомления». Ю.С.] (Cortland Street - это станция, находящаяся
непосредственно под WTC). Это в Нью-Йорке довольно обычно. Несколько
необычно было то, что когда я поднимался, какая-то женщина бежала вниз,
крича: "Get into the train, quickly, and let's get out of here".[ “Быстро возвращайтесь в поезд и убираемся отсюда!» Ю.С.] Но в Нью-Йорке и такие крики не редкость, так что я вышел на улицу. На улице было оживлённее, чем обычно, по толпе прокатился вздох "Another one", я поднял голову и увидел над крышами ближайших небоскрёбов дым - небоскрёбы закрывали
поле зрения, но было очевидно, что он идёт от WTC. Но и в этом я пока не
усмотрел ничего такого, из-за чего стоило бы терять время: пожар и пожар,
потушат - так что я вошёл в вестибюль своего здания. Там стояла толпа -
оказалось, что всем дали приказ спуститься вниз на случай дальнейших атак, и
там-то я и услышал, что это - не простой пожар, а террористы захватили два
самолёта и врезались в обе башни WTC.

Даже тогда я не понял, что произошло - ну, думал я, какие самолёты могли
захватить террористы? Какие-нибудь одномоторные частные? Конечно, можно
наделать вреда и с ними. То, что это - огромные аваиалайнеры с десятками
тонн горючего и сотнями пассажиров на борту просто не могло прийти мне в
голову.
Поскольку было ясно, что эвакуация продлится какое-то время, а указаний
никаких не давали, я решил пройтись по Бэттери Парку, чтобы посмотреть на
горящие здания без закрывающих вид небоскрёбов.

WTC состоит из двух башен: одна немного северо-западнее другой (Северная и
Южная, на Южной находилась смотровая площадка и нечто типа туристического
лобби внизу, Северная была занята исключительно оффисами). Первый самолёт
врезался в Северную башню в 8:38, второй - в Южную, в 9:05, как раз, когда я
выходил из метро. Первый удар пришёлся по 80-90-ым этажам, второй - по
70-80-ым.

Когда я увидел башни напрямую, в Северной разгорался пожар, пламя начало
охватывать почти всю ширину башни, а по высоте распространялось на 2-3
этажа. Поперёк Южной башни виднелся косой шрам, пересекавший всю ширину
башни. Тогда я ещё не понимал, что это - дыра, проделанная крыльями
самолёта. Самолёт "проткнул" башню фюзеляжем и крыльями и взорвался на
вылете с другой стороны. Как у децентрованной пули, входное отверстие было
узкое - по размеру "снаряда". Тогда я не знал, что с другой стороны в здании
зияет огромная дыра, по высоте - этажей 12, а по ширине почти во всё здание.
Этого я не видел, а про "шрам" подумал, что, видимо, самолёт, ударившись,
лишь "оцарапал" здание. Открытого пламени в Южной башне видно не было, но с
этажей, в которые ударил самолёт, валил густой дым, поднимавшийся вверх и
охватывающий все верхние этажи. Дым также валил из нескольких "очагов", как
выше, так и ниже попадания.
Было отличное солнечное утро, парк был заполнен ранними туристами и служилым
людом, высыпавшим из ближайших контор. Делать было по-прежнему нечего, и я
пошёл вдоль Гудзона в сторону WTC, глядя на пожар. Пожар выглядел серьёзным,
и я с тоской подумал о тех, кто находится выше уровня огня: прорваться через
этажи, охваченные пожаром представлялось невозможным. Отсидеться наверху
тоже представлялось проблематичным: день был безветренный, и густые клубы
дыма поднимались прямо наверх. То, что башни могут упасть, ничего не
предвещало: пожар и разрушения были далеко наверху, казалось, что зданиям в
целом ничего не угрожает.

Так я дошёл до того японского ресторана, где мы с тобой сидели, а оттуда
свернул направо: там прямо от WTC на юг идёт широкий проспект в 6 или 8
рядов. По этому проспекту я подошел довольно близко к Южной башне. Возле неё
выстраивались машины пожарных и полиции, я увидел всю башню, у её подножия
дымились обломки самолёта. От этажей, охваченных пожаром, отлетали какие-то
блёстки, похожие на птиц: это, как я понял, отлетали стеклянные и
металлические панели.

Пожарные и полиция явно ничего не ожидали: какие-то чины в касках, но в
белых рубашках и галстуках, чего-то обсуждали, полиция в основном следила
за тем, чтобы никто не попал под колёса подъезжающих пожарных машин. Стояло
несколько битых машин: наверное, столкнулись от неожиданности, когда это
произошло.

Я перешёл "проспект" и решил переулками вернуться к своей конторе, попив по
дороге кофе. Когда я свернул в боковую улицу и прошёл метров 100, то услышал
нарастающий грохот. В первую долю секунды он ещё не испугал: что-то упало,
подумаешь, но грохот нарастал и нарастал. Он не был похож на грохот горного
обвала, звук был регулярный, скорее он был похож на звук падающих друг на
друга костяшек домино, усиленный на соответствующее число децибел. И тут я
(да и другие прохожие на улице) понял: это он, пиздец. Звук приближался
быстро, бежать было бессмысленно, но я, как и все, почувствовал, что с
открытого места надо убраться. Я бросился в ближайшую нишу какого-то
подъезда, прижался к стене, закрыл затылок руками. Тут волна докатилась до
нашего уровня, краем глаза я увидел, как по "проспекту", с которого я
свернул, пронеслась лавина обломков, часть из них "дифракцией" залетела в
нашу улицу, потом раздалось что-то вроде громкого "У-ух", это нас накрыло
облаком пыли, и наступила полная темнота. Пыль стала набиваться в глаза и
лёгкие, люди вокруг закашляли. Стеклянная дверь подъезда была заперта, мы
стали колотить в неё, за ней было видно какое-то движение, но никто не
открывал. Какой-то здоровый мужик рядом со мной стал колотить ногами в
стеклянную дверь, я стал ему помогать, после нескольких десятков ударов
"неразбиваемое" стекло треснуло, ещё пара ударов, и образовалась дыра, в
которую все и пролезли внутрь.

Внутри было нормально, только снаружи проникало всё больше и больше пыли. Но
жить было можно, пыльно, но не так, как на улице, где можно было может даже
и задохнуться. Но снаружи было темно. Я спустился в подвал, где был "качок"
с умывальником. С некоторыми случилась истерика, их успокаивали: "Calm down,
calm down, you are safe here". Это не было очевидно. Кто-то сказал, что одна
из башен полностью развалилась. Верилось в это с трудом, но приходилось
верить.

Я посидел минут 30-40 и решил выглянуть на улицу. Уже просветлело, всё было
покрыто пылью и мелкими обломками. Неба из-за пыли видно не было. Замотав
лицо полотенцем, прихваченным в "качке", я пошёл по улице помня, что вторая
башня ещё стоит. И не зря: пройдя 50 метров, я услышал знакомый нарастающий
звук. В этот раз я быстро кинулся в ближайший подъезд. Он был открыт, там
стояло два вахтёра в респираторах. Опять наступила тьма, но на этот раз уже
было не так страшно. Дождавшись очередного "рассвета", я вышел, поняв, что,
скорее всего, всё кончено. Так и было: всё было покрыто слоем пыли 30-40 см
как снегом и мелкими обломками. Я вышел на "проспект" и пошёл прочь. Сзади
поднимался столб пыли и дыма. Видно было плохо, но угадывалось, что за пылью
и дымом ничего не стоит. Навстречу мне выезжали первые машины пожарных и
полиции, которые до этого стояли в отдалении в переулках. Из-под колёс
вылетали валы белой пыли, было похоже, что машины идут по глубокому снегу.
"Go all the way down that way", - крикнул мне полицейский, указав
направление от башен. Это было лишнее - я и так шёл как можно быстрее
подальше от этого места. О том, что стало с пожарными и полицейскими,
собравшимися вокруг башен до их падения, лучше было не думать. Как я потом
узнал, часть пожарных уже поднялась на башни, чтобы приступить к тушению.
(Как сообщили вечером, пропало без вести около 300 пожарных и около 70-80
полицейских.) Я шёл квартал за кварталом, вышел к парому. На километры всё
было покрыто белой пылью. От удивлённой, но тем не менее праздной толпы, не
осталось и следа: начали выходть из укрытий испуганные люди, которые, как и
я, думали о том, как поскорее выбраться отсюда.

Метро остановили почти сразу после взрывов. Часть людей пошла пешком в
Бруклин по Бруклинскому мосту. К парому подогнали автобусы, которые начали
вывозить гражданских лиц из даун-тауна. Я сел на автобус и доехал до 34-й
улицы. По дороге к Пенсильванскому вокзалу, полицейский сказал мне, что
железная дорога тоже не ходит. Я пошёл дальше, к мосту Квинсборо (58 улица).
Вместе со мной в ту же сторону валила толпа оставшегося без транспорта
служилого люда. На мою рваную и пыльную рубашку, белые от пыли ботинки,
оглядывались. "You are from downtown, right?" - спросил кто-то. Я кивнул,
разговаривать с незнакомыми людьми не хотелось. Ближе к мосту народ уже
устал от ходьбы, и вопросов вольше не задавали. Мост я перешёл около 2
часов, пошёл пешком по Квинсу. Народ потихоньку рассеивался. Увидев станцию
метро, я спустился. Здесь метро уже ходило. Я доехал до узловой станции
Jamaica, сел на первый поезд, идущий хотя и не в мой город, но в моем
направлении. Домой добрался на перекладных часам к 5-ти вечера. "Рабочия
день" закончился.

Вот и вся история. Извини за длину, хотелось передать всё, как было.»

Послесловием этой трагедии явился невиданный всплеск ковбойского ( в России его назвали бы квасным) патриотизма. Почему-то вся кампания разворачивается под лозунгом God Bless America – «Боже, благослови Америку!»

Повсюду на машинах и, даже, мотоциклах видишь американские флажки, иногда по два, иногда это и не флажки вовсе, а, прямо-таки, стяги. Ну, увлечение американцев созерцанием собственного звездно-полосатого знамени, вообще феномен необъяснимый.

Представьте себе, что у ворот дома вы, ни с того, ни с сего, вывесили национальный флаг своей страны. Реакция соседей будет очевидной: «Ну, вот, допился Федя, а ведь еще вчера вроде и не заметно было».

А здесь эти флаги разве что в задницу себе не втыкают. Но ничего похожего на то, что началось после 11 сентября, я за все эти годы не видел. Это была полномасштабная истерика. По телевизору сообщали, что после 11 сентября мир стал другим, сравнивали этот террористический акт с нападением на Пирл-Харбор и вообще Америка явно восприняла свою трагедию, как конец света. Во многих городах были случаи избиения арабов и сикхов. Хотя сикхи не арабы, но, во-первых, они носят чалму, а, во-вторых, откуда американцам знать разницу? Даже пырнули ножом австралийца, попытавшегося защитить от нападавших своего друга, индуса.

В целом американцы вели себя, как избалованный богатыми родителями мальчишка, которого укусила пчела. Он падает наземь, орет и бьет ногами, и старается ударить кого-нибудь из окружающих. Потому что искренне не понимает, как это кто-то мог укусить ЕГО – пуп Земли и центр вселенной.

Я попробовал намекать американцам, что, конечно же, произошла огромная трагедия для Америки, но это, все же, не самое страшное событие в человеческой истории.

Ведь когда в феврале сорок пятого года американские бомбы смели с лица земли Дрезден со ста тысячами гражданских жителей, американцы не бились в истерике. И когда мы уже потеряли миллионы погибшими, американцы сохраняли здоровый аппетит, хотя, конечно, и у них были трудности – например, ограничение на продажу бензина. Но подобные экскурсы в историю американцы воспринимают болезненно. Им кажется диким и нелепым само допущение, что какие-то события в мире – будь то в прошлом или настоящем - могут сравниться с тем, что происходит в Америке. И я заткнулся.

В поте лица своего

Давным-давно, в незапамятные времена, я эмпирическим путем выяснил, что переводческая деятельность прекрасно сочетается с работой сторожа. Не могу объяснить, в чем тут дело и в чем кроется секрет, но занятия эти каким-то мистическим образом дополняют и обогащают друг друга.

Как только наша жизнь в Америке устоялась, я тут же вернулся к проверенной формуле сторож + переводчик = хорошо. Правда недавно одна знакомая обозвала меня вахтером, на что я очень обиделся. Вахтер, это нечто сродни швейцару или половому в трактире (наверное, единственный вид человеческой деятельности, к которому я не пригоден напрочь). А сторож – свободный, вольный дух, который парит ночами над опустевшими офисами. Здесь меня гордо именуют секьюрити оффисером. Вместо кирзовых сапог и трехлинейной винтовки Мосина образца 1891/30 года американцы снабдили меня всякими блестящими висюльками и регалиями. При ходьбе вся эта упряжь мелодически позвякивает, как бы предупреждая, что стража грядет.

Всю неделю я мотаюсь по Миннесоте. Мой зеленый «Форд» можно видеть на юге и на севере, в Рочестере и Дулусе, не говоря уже о Твин-Ситиз. Я перевожу в больницах для полубезумных старух и доедаемых раком стариков. Перевожу в судах для наших хулиганов и лихачей, искренне недоумевающих, почему их арестовали. Ну, подумаешь, ехал человек со скоростью 97 миль в час при ограничении скорости в 55 миль. Ну, по обочине ехал, так ведь этот гад впереди никак не желал, чтобы его обогнали. Что еще оставалось делать-то?

Перевожу в полицейских участках для домашних боксеров, алкашей и алкашек. Часто это одни и те же родные, чуть опухшие лица. Они, естественно, пьют, а их, естественно, с заунывным постоянством ловят. Скованными наручниками руками, гордым поворотом головы и пронзительным взором из-под запухших век они напоминают персонажей скульптурной группы «Непокоренные».

Я перевожу для социальных работников, которые терпеливо и любовно пытаются разобраться, какие еще можно дать пособия нашим несчастным религиозным беженцам. Вот, только вчера, например, я два часа провел в Центре социальных служб, где переводил для семьи баптистов. Гонимые приехали в Америку два месяца тому назад со своими шестью детьми. Они получают бесплатную медицинскую страховку, фуд-стампы, определенную сумму наличными, не имеют никакого дохода и через две недели собираются покупать дом за двести тысяч долларов (поскольку у них нет никакой кредитной истории, двадцать процентов стоимости дома горемыки готовы заплатить наличными). А пока социальные работники с моей помощью пытаются найти способ, чтобы возместить этим бедным людям часть расходов на эксплуатацию машины.

Но наступает пятница и темп моей жизни замедляется. Где-то около пяти часов вечера приезжаю в компьютерный центр, который я буду бдительно охранять до пяти утра. Первый час приходится терпеть, пока не разбредутся по домам сотрудники. Большую часть этого времени я скрываюсь в недрах разных наглухо закрытых помещений, куда нет доступа никому кроме секьюрити. Там я вдумчиво разглядываю показания всяких приборов, проверяю надежность замков и сигнальной системы. В процессе обхода заглядываю в большую комнату, чтобы убедиться, что хранящиеся там огромные телевизоры и видеомагнитофоны не украдены. Был уже печальный прецедент. Именно такой казус случился здесь незадолго до моего прихода. Пока мой коллега зорко следил за главным входом, злодеи вытащили (точнее, выкатили) огромный телевизор через склад.

Здесь кроется какая-то неподвластная моему разуму загадка или уловка. Все двери на сигнализации кроме одной, а именно, кроме двери склада, через который любой желающий может проникнуть внутрь офиса и умыкнуть столько компьютерных цацек, сколько требует его низкая воровская душонка. После чего негодяй спокойно погрузит все это в машину и уедет, не привлекая лишнего внимания.

Уже одно это обстоятельство превращает всю систему охраны в веселую шутку и придает особую пикантность моей работе.

К семи часам народ, в основном, исчезает. Собственно, из одной половины здания и исчезать-то особенно некому, потому как их уже почти всех разогнали. Кампания обанкротилась, и месяца два продолжался исход. Сотрудники кропотливо паковали содержимое своих закут. В большие картонные коробки укладывались милые сердцу пустячки: фотографии детей, родных и близких, а также собак и кошек; магнитофоны и кофеварки, разнообразные дипломы и вымпелы, статуэтки и бейсбольные кепки, лекарства и радиоприемники, детские игрушки и многое-многое другое. Чтобы легче было грузить коробки, изгнанные сотрудники вытаскивали их тем же путем, которым ушел украденный телевизор – через склад.

Сейчас на этой половине осталось всего шесть человек. О присутствии четырех из них говорят только сохранившиеся на кабинках именные таблички. Двух других я иногда вижу, и мы с удовольствием рассказываем друг другу последние городские новости и комментируем погодные условия.

На другой половине здания жизнь кипит. Ну, не так, чтобы совсем уж кипит, но какое-то шевеление есть. Здесь трудятся сотрудники другой кампании. Обычно два-три человека дежурят всю ночь. Они группа технической поддержки. Кого они поддерживают и в чем это выражается, я не знаю да, честно говоря, и не интересуюсь.

В семь часов наступает самый радостный этап моей трудовой смены. Я включаю сигнализацию и развешиваю на дверях грозные таблички, извещающие мир об этом событии. Выключаю везде свет, и огромное офисное пространство погружается в умиротворяющий полумрак.

Трое сотрудников группы технической поддержки мне не мешают. Во-первых, они далеко, в другом конце здания, куда я забредаю не так часто. Каждый из них отрабатывает свой хлеб по-своему. Молодой Эрик просто спит, положив под голову принесенную с собой подушку. Бородатый Тодд азартно играет в видеоигры и поглощает пиццу, которую время от времени заказывает по телефону. Серьезный Дэн просто замирает, как ящерица на стене дома в жаркий летний день. Когда бы я не проходил через эту половину здания - будь то днем или ночью - я вижу неподвижный силуэт Дэна на фоне монитора компьютера.

Вот теперь только и начинается, по сути, моя главная работа. Я усаживаюсь в кресло, кладу ноги на стол и открываю книгу. Если мне надоедает сидеть здесь, я перебираюсь и читаю, сидя в одном из кресел в холле. До разгрома ведущей кампании в холле стояли пальмы (а, может быть, это были фикусы), а за столом напротив входа в рабочие часы сидела секретарша или, на русско-американском жаргоне, ресепшенистка. Первой исчезла секретарша, потом один фикус, а теперь и второй. Сейчас обстановка в холле спартанская – два кресла, журнальный столик, на котором уже нет никаких журналов, и какое-то скрюченное убогое растение в горшке, которое поленились выбросить.

Время от времени выхожу покурить или отправляюсь налить себе очередную чашку кофе.

Примерно раз в час со вздохом сожаления откладываю в сторону книгу и обращаюсь к «журналу секьюрити-оффисера». Вношу очередную запись, например: «20.05 – проведено патрулирование внутренних помещений. Температура в зале РВХ 65, в компьютерно зале 67» (градусы, естественно, по шкале Фаренгейта).

Иногда, чтобы внести струю разнообразия в свои труды, пишу: «Проведено патрулирование внешней территории, парковок и заднего двора. Все входы в здание закрыты».

Примерно раз в неделю из моей родной секьюритской кампании приезжает с инспекцией непосредственный начальник – длинный рыжий Эндрю. Мы выкуриваем по паре сигарет у входа. Эндрю рассказывает мне неправдоподобные истории из своей службы в американской армии. Не остаюсь в долгу и рассказываю ему еще более неправдоподобные истории из опыта своей службы в Советской Армии. После этого, довольные друг другом, мы сердечно прощаемся.

В одиннадцать вечера меняется «группа технической поддержки» . Отбывает зевающий Эрик, влача за собой подушку и одеяло; вытирая губы и стряхивая крошки с бороды, убегает Тодд; очнувшись от транса, начинает шутить перед уходом Дэн. Теперь трое других будут спать, смотреть видики или играть в видеоигры.

Придвигаю к креслу вращающийся стул, кладу на него ноги и, поерзав, чтобы поудобнее устроиться, погружаюсь в негу и я. Раз в час, как по будильнику, наполовину просыпаюсь, открываю один глаз и вношу очередную запись в журнал: «1.08 – проведено патрулирование внутренних помещений. Температура в зале РВХ….»

В четыре утра, чтобы стряхнуть сон, я умываюсь, после чего -- опять-таки, в целях борьбы со сном -- быстрым шагом обхожу полутемные помещения и даже действительно смотрю, какая же температура в закрытых залах.

Примерно без пятнадцати пять на старом драндулете приезжает моя сменщица, Карен. Она рассказывает последние сплетни родной кампании. Мы быстренько анализируем ситуацию и выясняем, что все наши начальники идиоты, и, если бы к штурвалу допустить нас, вот тогда дела пошли бы гладко, кампания процветала, а сотрудники благоденствовали. После этого с чувством до конца исполненного долга еду домой.

Я вернусь после обеда и опять буду трудиться до утра. Потом, в воскресенье, вернусь в четыре и буду вкалывать до полуночи.

К сожалению, в воскресенье ночью меня сменяет не Карен, а молодой тщедушный китаец в толстых очках. Его зовут Джо и вообще-то он не китаец, а монг, но какой нормальный человек слышал о каких-то, не к ночи будь помянуты, монгах? Пусть уж он лучше будет китайцем, так понятнее, да и спокойнее как-то.

В разные дни недели он сменяет то меня, то Карен, и всегда аккуратно опаздывает, за что мы его весьма не любим. Однажды китаец Джо приехал без пятнадцати двенадцать. Я не поверил своим глазам. И правильно сделал – проходили минуты, но из машины никто не появлялся. Я терзался догадками. Может быть, он такой принципиальный, что специально сидит и ждет, пока наступит полночь, чтобы сменить меня секунда в секунду? В пять минут первого я не выдержал, вышел на парковку и, пыша гневом, направился к машине Джо. И напрасны были все эмоции - мой сменщик мирно спал в машине, открыв рот и поблескивая толстыми стеклами очков!

Я знаю, что пытливый читатель жаждет узнать, сколько же мне платят за вдохновенный труд на ниве охраны. Так вот, пытливому читателю я скажу: «Фигушки! В Америке такой вопрос считается неприличным и нескромным». Но, чтобы совсем уж его не огорчать, добавлю, что платят совсем неплохо.

Беженцы

Чтобы не запутаться в определениях, скажем сразу, что настоящими беженцами американская администрация не занимается. Они ей не интересны. Русских, бежавших с Кавказа, приняла Россия. Там же кое-как устраиваются русские, которых выдавили из свободной от российского гнета Прибалтики, а также из Средней Азии.

У нас же речь пойдет о беженцах религиозных. Как ни странно, но по американским законам проживающие на территории бывшего Советского Союза баптисты и пятидесятники до сих пор имеют статус гонимой церкви. Рухнула берлинская стена, а за ней и Советский Союз. Канул в лету Совет по делам религии. По хлябям и весям России бродят толпы пилигримов - американских проповедников и миссионеров всех мыслимых и немыслимых течений и направлений. Но Конгресс об этом не знает. С точки зрения американского законодательства, лютые комиссары в кожаных куртках до сих пор арестовывают и швыряют в тюрьмы несчастных протестантов за их религиозные убеждения. При этом комиссары размахивают наганами, дико вращают глазами и пинают воющих гонимых коваными сапогами в нежные зады.

Таких беженцев Америка любит трогательной любовью. Каждой приехавшей семьей занимается социальный работник. Все прибывшие страстотерпцы проходят тщательное медицинское обследование. Каждая семья получает бесплатную медицинскую страховку, фудстампы, наличные деньги и так далее. Взрослые бесплатно учатся, а их детей определяют бесплатно в детский садик (для непосвященных – и то, и другое в Америке стоит дорого). Естественно, что беженцам помогают найти работу, предоставляют переводчика – проще говоря, вокруг них водят вдохновенный хоровод.

Все эту праздничную суету изгнанники воспринимают, как само собой разумеющееся. А как же иначе? Должна же Америка создать им приличную жизнь?

Мне беженцы нравятся. Нравится их простота, незамутненный взор и твердая убежденность в своей исключительности и правоте. Женщины в косыночках и белых носочках. Разговаривая, улыбаются кротко и пристойно. При малейшем поводе – да, впрочем, и без всякого повода – начинают проповедовать, стремясь обратить нечестивца в истинную веру. Отделаться от них, оставаясь в рамках приличий, очень трудно. Бессмысленны робкие попытки объяснить, что я неплохо знаю протестантское богословие, знаком с их вероучением и, вообще, у меня есть свои собственные убеждения. Все это для них пустой звук. Раз я не баптист (или пятидесятник – в зависимости от того, с кем конкретно я имею дело) – значит о Христе никогда не слышал, пребываю в бездне невежества, и нужно срочно меня из этой бездны извлечь. Вообще, провести с ними несколько часов, испытание достаточно тяжелое, поскольку беженцы ничего не читают, потрясают своей невежественностью, и говорить с ними, кроме, как о делах духовных, не о чем. Любые отвлеченные темы воспринимаются, как стартовый сигнал к агрессивной проповеди.

Будучи людьми, устремленными всею душою к небесам, они, тем не менее, проявляют живой интерес к возможности еще что-нибудь урвать от Америки бесплатно. Им скучно просто сидеть на вэлфэре, поэтому в своем большинстве изгнанники подрабатывают за наличные. Но, чтобы не расстраивать своего заботливого социального работника, ей об этом не говорят и доходы не декларируют. Перед отъездом в Америку мученики веры, естественно, продали дома, машины и другие мелочи суетной мирской жизни, и деньги привезли с собой. Социальному работнику они об этом, опять-таки, не сообщают. Во-первых, зачем отвлекать занятого человека, а, во-вторых, что все это значит в свете грядущей для избранных вечности?

Прошлой осенью я переводил для главы такой семьи страдальцев. Для простоты назовем его Сергеем. Семье предстояло вселиться в программную квартиру. Что это такое? Говоря просто, представьте себе, что вы арендуете жилье за 1000 долларов. Но из них 900 долларов платит дядюшка Сэм, а вы платите 100 (из денег, которые, опять-таки, дает дядюшка Сэм). Вот это и есть программная квартира.

Глядя на нас светлым и печальным взором, Сергей долго и скрупулезно выспрашивал сотрудницу Отдела социальных служб, как еще можно уменьшить его долю в квартплате. В полном умилении сотрудница судорожно бросалась пересчитывать в очередной раз свои коэффициенты, чтобы выжать для бедной семьи лишние пятнадцать долларов. Может быть, как раз этих пятнадцати долларов и не хватит, чтобы купить меньшенькой ботинки к школе!

Через пару дней мы со Светой решили устроить небольшой праздник и заскочили в русский магазин, чтобы побаловать себя разносолами. Нужно сказать, что русские магазины – дело довольно дорогое и способны пробить ощутимую дыру в бюджете, если заглядывать в них слишком часто. Стоя с женой в очереди, слышу впереди себя кроткий и ласковый голос. Откуда же он мне так знаком?

Прохожу вперед. Ба! Да это же наш мученик – Сергей. Перед ним гора пакетов. В последний упаковываются только что взятые сосиски. Эх, жалко, сотрудницы социального отдела нет! Она с таким состраданием внимала его полным горечи рассказам о том, как тяжко жить на фудстампы и пособие, и сколько лишений приходится преодолевать на чужбине.

Спустя пару месяцев я переводил для молодой женщины, проходившей сложное медицинское обследование. Как-то она звонит и просит связаться с клиникой, чтобы перенести последний назначенный тест на более раннее время.

«А что, Наташа, у вас что-то случилось? « – спрашиваю.

«Да, нет, просто мы хотим на пару недель съездить в Аризону к знакомым американцам. И нужно выехать пораньше».

Пораньше, так пораньше. Звоню в клинику, договариваюсь на семь утра. Это значит, что вставать мне в полшестого, но раз нужно, значит нужно.

На улице еще темно, когда мы с Наташей выходим из клиники. Она растеряно озирается: «Куда же муж подевался? Он должен был ждать у входа, потому что домой мы заезжать не будем».

Из темноты ко входу мягко подкатывает новый, сверкающий лаком микроавтобус. Постойте, постойте, да ведь водитель-то мне знаком! Это же мой друг, Сергей! Ну, действительно, почему бы бедным людям не съездить из заснеженной Миннесоты в теплую Аризону (около трех тысяч километров в одну сторону)? Устали, небось, и намерзлись здесь.

Это у нас не было никаких отпусков пять лет, как, впрочем, не было ни пособий, ни медицинской страховки. Но ведь нас дома никто не гнал и не преследовал, так что все логично.

Сами великомученики – люди серьезные и ни к каким шуточкам не склонные. Да и, действительно, что же здесь странного, если прожившие в Америке меньше года беженцы, не проработав официально ни одного дня, покупают дом? При этом тихо и кротко выкладывают, ну, скажем, сорок тысяч долларов наличными в качестве первого взноса (в Миннесоте именно в такую сумму выльется взнос в размере двадцати процентов от стоимости средней величины дома).

Как уже говорилось, сами беженцы абсолютно ничего ненормального в такой ситуации не видят. Боюсь оскорбить этих столь легко ранимых и далеких от низменных предметов избранников Божиих, но, все же, позволю себе задать им несколько вопросов: «А вам не кажется, что это не очень-то честно – получать от Америки пособия, фудстампы и прочие блага, и при этом работать за наличные, нигде этот доход не декларируя? И как этот обман сообразуется с вашими сладкими речениями? А почему ваше руководство в истинно христианском духе не поставит американский Конгресс в известность о том, что в своей стране никто вас не преследует уже много лет?»

Но мне ли задавать такие вопросы? К свету истины не приобщен, был разведен и, вообще, человек курящий.

На север

Шесть часов утра, темно и морозец. Не торопясь, выкуриваю первую утреннюю сигарету, ожидая, пока отогревается лобовое стекло машины. Ну, вроде что-то уже через морозные разводы видно. Будем трогаться, дорога сегодня у нас с Фафиком дальняя. Фафик – это мой зеленый «Форд», а зову я его так из-за номерного знака, который начинается буквами FUF.

Через четыре светофора проталкиваюсь к фривею 35Е.

Прервусь на минутку, чтобы объяснить читателю терминологию. Фривеем называется автострада, на которой нет ни светофоров, ни пересечений. Теоретически через Америку можно проехать по фривеям из конца в конец, ни разу не остановившись. Хайвей – это ближе к нашему шоссе. На нем и скорость пониже, и светофоры встречаются.

На петле разгоняю машину, чтобы спокойно влиться в поток. Поочередно смотрю то влево через плечо, то в зеркало заднего вида. Так, вроде как раз для меня местечко. Бочком, бочком, есть, вписался. Теперь нужно через три полосы протиснуться на крайнюю левую, чтобы больше уже не дергаться. Утренняя суматоха в полном разгаре, но особых пробок нет, хотя c ветерком тоже не полетишь. Центр Сент-Пола позади. Мельком посматриваю на висящие над фривеем зеленые щиты со светящимися названиями улиц и фривеев, и указывающими во все стороны стрелками. На фривее веселье вовсю: толпа машин, кто-то пытается обогнать всех и вся, кто-то отчаянно старается перестроиться в нужную ему полосу. Как всегда и везде, лютую и общую неприязнь вызывают «отличники», которые показывают всем пример и едут, четко соблюдая ограничение скорости – это самый опасный и гнусный тип водителя, потому что из-за таких гадов всем остальным приходится перестраиваться и делать массу лишних и рискованных движений. Как раз такой мерзавец едет передо мной со скоростью 45 миль при ограничении 55. Перестроиться мне не дает плотный поток машин справа. И вот, ведь, демократия, ети ё мать! Даже застрелить этого мудака нельзя. Наконец-то улучил момент, нырнул вправо в промежуток между траком и джипом.

Остался позади кольцевой фривей и теперь я удаляюсь от всей этой суеты. Можно набрать нормальную скорость. Прижимаю педаль газа, посматриваю на спидометр: 70… 75… 80 миль в час – где-то, между 120 и 130 км в час. Тридцать пятый фривей хорош тем, что ограничение скорости здесь 70 миль, а по неписанным американским правилам разрешается превышение скорости до десяти миль. Поэтому, пока я держу 80, ни один коп ко мне не прицепится. Попутных машин немного, зато навстречу движется нескончаемая, плотная, светящаяся огнями, гусеница -народ катит в Twin-Cities, чтобы начать трудовой день. На поворотах фривея их фары бьют мне по глазам, а на такой скорости лучше не слетать с дороги. Поэтому напряженно всматриваюсь в разметку, особенно на многочисленных поворотах.

Встречных машин все меньше и меньше, теперь это уже не гусеница, а густо разбросанные светлячки – как в Иллинойсе на полях, где их летом невиданное множество.

Можно расслабиться. Откидываюсь на спинку сиденья и убираю правую руку с руля. Слушаю музыку. Сейчас это Бичевская, а вообще кассет я взял много, чтобы хватило на всю дорогу. Докурив очередную сигарету, протягиваю руку вправо и нащупываю кружку с кофе. Мне уютно в мирке моей машины. На свободном сиденье лежат сигареты, кассеты, мобильный телефон, зажигалка, моя походная кожаная сумка с картами и всякой всячиной. На лобовом стекле на присосках прикреплена дощечка с блокнотом для записей и ручкой. Иногда задание на срочный перевод я получаю прямо в машине, и нужно быстро записать адрес и остальную информацию. Но чаще я использую эту дощечку, чтобы прикреплять к ней компьютерную распечатку с маршрутом. Хотя сегодня маршрут у меня крайне простой – полный вперед до Дулуса, а там 35 фривей заканчивается и я поеду вдоль озера по 61 хайвею. Всего около трехста миль в одну сторону.

Справа от меня все светлее и светлее. Скоро и фары можно выключать. На западе еще сумерки, а на востоке розовые облака и бледно-голубое небо. По обеим сторонам шоссе березовые рощи. Сверкает инеем высокая трава лугов. Мостик через речушку. Боковым зрением вижу поваленное дерево в мелкой воде.

Читаю названия озер и речек на дорожных знаках. Ну, прямо тебе Фенимор Купер: озеро Лосиный рог, речка Бобровая. Самый класс, конечно, ручей Порезанного лица! Вода в озерах парит на морозце.

Постепенно рощи переходят в сплошные леса. Как раз местечко для наших трех медведей!

Как это всегда бывает в поездках, вначале думаю о каких-то повседневных будничных делах, потом дорога захватывает меня и я погружаюсь в то совершенно особое состояние, которое возникает только во время дальнего пути. Легко придерживаю руль, слушаю музыку и рассеянно плыву «по волне моей памяти». Я просто присутствую при том, как вольно и без моего участия сменяют друг друга мысли и картинки. Там и беловолосый утренний сонный Яшка и, смотри, что это там, впереди, ястреб, что ли, кружит? И лес какой мрачный по сторонам. В западной Польше, помню, был такой же сумрачный, прямо-таки, разбойничий предрассветный лес – в районе Жепина. А шустрые польские мальчики на границе с Белоруссией, которые за сто дойчмарок проталкивали твою машину без очереди в Тересполе? Молодые ребятки и матерились непрерывно на польском, а очередь там была гигантская, километра три. И Тересполь это с польской стороны, а с белорусской он уже Брест. А когда в Краснодар ездили, помнишь? вечером мы разожгли костерок в рощице чуть в стороне от шоссе, чтобы с дороги было не видно. А мой брат потом сказал, что мы сумасшедшие, если так отчаянно останавливаемся на ночлег. На обратном пути мы поняли, как сейчас ночуют путешественники в России - в районе Воронежа, недалеко от ГАИ. Дальнобойщики поставили свои здоровенные грузовики со всех сторон, образовав своеобразную площадку и оставив только один проход. В этот проход заезжали легковые и располагались на ночлег, а потом, когда стемнело, весь стан закрыли еще одним грузовиком.

А вот уже передо мной почему-то проплывает Норвегия. Мы с Сашкой меняем лампочку подфарника на стоянке для отдыха. Деревянные лавки, столики. Добротный деревянный туалет и в нем несколько видов жидкого мыла, чуть ли не шампуни всякие. А вокруг никого, только горы. На другой день, переправившись у Хортена через фьорд на паромчике, через час въезжаем в Швецию. Без затей. Просто были придорожные столбики красно-белого цвета, а теперь они сине-желтые. И мы машем друг другу из своих машин. Есть! Две страны позади, две впереди, да еще Россия. А в Стокгольме ждем, пока придет время грузиться на паром, чтобы двинуться в Финляндию. Вот он, паром, рядом – огромный, белый с синей эмблемой на скошенной трубе. Сидим на причале, болтаем ногами, едим купленную еще в Англии копченую колбасу и смотрим через бухту на королевский замок, что ли, - одним словом, над средневековыми башнями там здоровенный флаг с тремя коронами. По бухте плывут какие-то смешные старинного вида пароходики и предвечернее солнышко припекает …..

Еще час и я в Дулусе. С вершины холма открывается огромное озеро Верхнее и порт с океанскими кораблями – это крайняя точка, до которой доходят суда из Атлантического океана. В детстве я очень любил путешествовать по карте мира, вычерчивая маршруты дальних путешествий. Но такой маршрут для корабля я вряд ли себе представил бы – залив Св. Лаврентия, река Св. Лаврентия, озеро Онтарио, озеро Эри, озеро Гурон, озеро Мичиган, озеро Верхнее из конца в конец, в самый дальний его угол.

Я не люблю ездить через Дулус; город по нашим масштабам небольшой, а фривеи, как в Калифорнии - идут по эстакадам над землей с многочисленными крутыми поворотами и разводками. В советском кино именно так любили показывать Запад – поток машин и мрачные, подпираемые бетонными столбами тоннели, из которых автомобильное стадо взлетает на очередную эстакаду. Ищу знак 61 хайвея. По сути дела, все просто, нужно только не съехать сдуру в сторону.

Все, фривей заканчивается. Медленно, останавливаясь на светофорах, качу по узким красивым улочкам со старинными особняками. Дулус позади, можно опять разгоняться. Узнаю то место на берегу озера, куда мы добирались в своих странствиях прошлым летом. Вот здесь мы спускались к озеру Верхнему. Искушающая своей чистотой прозрачная вода. Я еще полез купаться, но она просто ледяная, даже в разгар лета, и я пробкой выскочил на берег. Дальше на севере я еще не бывал.

Все гуще и гуще леса, все меньше и меньше городков. У придорожного ресторана возвышается трехметровая фигура рекламного охотника или следопыта, или пионера – как хотите, так и называйте. Угрюмый, похожий на Емельяна Пугачева мужик с черной бородой, в меховой шапке, а в руках огромная пищаль.

Никогда еще не видел таких мощных березовых лесов. Деревья вроде побольше, чем привычные нам, и кора чуть потемнее, не такая белая. Но все равно, если убрать знаки, то не поймешь, то ли ты в Миннесоте, то ли из Москвы в Тулу едешь. Надо же, за такую экскурсию мне еще и деньги платят!

Дело в том, что я еду переводить в окружной суд самого северного округа Миннесоты. Некий русский орел был заловлен за рулем в пьяном виде и сегодня суд будет с ним разбираться.

Злодеяния наших в Америке вообще не отличаются разнообразием. Конечно, все мы знаем, что русская мафия в Америке – ой-ёй-ёй и жуть. И наркотики подводными лодками возят, и вааще, пол Америки уже скупили. На практике леденящие душу преступления - это вождение в пьяном виде, драка в пьяном виде, сопротивление аресту (естественно, в пьяном виде). В общем-то, почти все. Наши никак не могут уяснить, что в Америке нужно жить по американским правилам. Они же поступают по велению широкой славянской души с прискорбными результатами. Вспоминается один юноша, который застал свою пассию в гостиничном номере с другим. Юноша наш, а другой – американец. Как вы думаете, что сделал наш? Да, да, именно - ударом в челюсть отправил соперника через весь номер, так что тот открыл спиной дверь в ванную и упокоился на унитазе.

Это естественная реакция нормального двадцатилетнего русского парня. Вы думаете, что соперник, отклеившись от унитаза, бросился защищать свое поруганное достоинство. Ну уж нет. Он играл по американским правилам -- смирно просидел на толчке, пока наш не удалился, а потом позвонил в полицию. Не знаю, чем дело закончилось, поскольку я переводил только полицейское дознание в тюрьме, но парня нашего мне было искренне жаль.

Кроме того, наших подводит незнание возможностей современной технологии. Как-то раз меня ночью отправили переводить в полицейский участок маленького городка Роузмаунт. Сорокалетняя дама, зовут Люда. До этого уже попадалась за вождение в нетрезвом виде, за что и была лишена прав. Поймана в очередной раз – пьяная, за рулем и без прав. Высокая нескладная тетка, явно алкоголичка. По словам сержанта, у нее шестеро детей, причем очень хорошие дети. Интересно, как такие попадают в Америку?

Обрадовавшись, что теперь есть, через кого донести миру свои мысли, Люда не придумала ничего лучше, как накатить бочку на сержанта, заявив, что во время задержания он полез к ней в трусы.

К таким заявлениям в Америке относятся очень серьезно, поэтому сержант тут же говорит, что не имеет права продолжать допрос, пока не приедет дознаватель из окружного управления. Дознавателя ждем часа полтора и все это время Люда клянчит у меня сигареты и плаксиво жалуется на горькую судьбу и козни полиции. Немножко избаловала ее Америка. Окажись Люда среди таких же бичевок на Курском вокзале, никто бы с ней возиться не стал.

Приезжает лейтенант полиции - высокий элегантный сорокалетний мужик в штатском. Вдумчиво и участливо расспрашивает Люду. Оживившись, та поет соловьем, расписывая грубость полицейских и разнузданное поведение сержанта – сексуального маньяка. Лейтенант серьезно слушает. Вся беседа пишется на магнитофон.

-- «Может быть, мы вас отправим в ближайшую больницу, чтобы вас осмотрели? Может у вас на теле остались какие-то следы, синяки или царапины?» - предлагает лейтенант.

Люда просит дать ей возможность подумать.

Беседа проходит в комнате без дверей. Люда сидит на стуле, зажав между колен скованные наручниками руки. Не удивляйтесь, наручники – это обычная практика в Америке. Если вас арестовали, значит закуют в кандалы.

Стоим с лейтенантом в дальнем конце коридора. Я курю, он пьет кофе, говорим о том, о сем. Из соседней комнаты выглядывает полицейский и молча энергично машет лейтенанту рукой. Иду вслед за ним. На экране монитора комната, где сидит Люда. Впрочем, сейчас она стоит. Задрав майку и опустив вниз спортивные штаны, наша узница скребет себя по низу живота ногтями скованных рук.

Молодец! Чего там мелочиться! Уж если осмотр, так должны быть и следы. Вот она и создает царапины.

Эх, Люда, Люда! Тебе бы вверх посмотреть, горлица ты моя, сизоносая! А там камера подвешена под потолком. И не ведаешь ты, и не знаешь, что изверги внимательно смотрят, как ты творишь лжедоказательства!

Вот так люди организуют для себя крупные неприятности.

Впрочем, отвлекся я немножко. А речь шла о том, что еду я переводить в городок под названием Гранд-Марей. Мне бы два-три таких задания в месяц и можно остальное время лежать на печке и на балалайке тренькать. Дело в том, что время в пути оплачивается так же, как и время перевода. А в счете, который я выставлю переводческому агенству, будет указано, что время езды в одну сторону составляло шесть часов. Да шесть часов обратно, и того двенадцать. Фактически, конечно, поменьше, но я исхожу из времени, что дал мне компьютер, а компьютеру виднее и не нужно с ним спорить. На интернете есть сайты, на которых можно получить маршрут для любой поездки. Даешь им координаты места, откуда ты выезжаешь и адрес, куда тебе нужно добраться. И все, он тебе рисует весь маршрут. Я активно пользуюсь ими, потому, что носит меня и по Twin Cities, и по всему штату, и где угодно.

Одним словом, кроме двух часов перевода мне будет оплачено и двенадцать часов в пути. За что я и люблю дальние поездки.

Вот и Гранд-Марей. Нахожу здание суда. Смотрю на часы – около одиннадцати, а переводить мне в час. До канадской границы 41 миля, я только что видел знак. Значит, туда и обратно часа полтора, ну, пусть, два. Поехали, вперед Фафик, мой зеленый друг! Вперед, к Канаде!

Зачем, мне, собственно, к Канаде? Затем, что это интересно. Мне просто хочется посмотреть, где же заканчиваются Соединенные Штаты на севере.

Покрытые лесом скалы и синий морской простор Верхнего справа. Проскакиваю два тоннеля, потом прорубленный в скале проход. Вверх, вниз. Впереди открывается бухточка с торчащей из воды скалой.

Великолепный осенний день. Яркие краски. По черному граниту скалы стекают ручейки. Краем глаза вижу водопадик. По бетону мотает желтые и красные листья. Все больше хвойных деревьев - то ли пихты, то ли елки. У дороги стоят два светло-коричневых оленя. Завидев мою машину, подхватываются и бегут по обочине. Это ладно, оленями нас не удивишь, лишь бы лось не выскочил на дорогу. Впервые в Америке видел знак: «Осторожно, лоси». Конечно, это не фривей, но, все же, скорость у меня под шестьдесят миль или, по-нашему, сто километров в час. Если встретимся с лосем, впечатления будут незабываемые, хватит для обоих.

Что-то мне все то напоминает. Ну да, да, не зря ведь вспоминал сегодня Норвегию. Такое же сочетание: скалы, великолепный северный лес, море, вьющаяся дорога, тоннели, бухточки и скалы из моря торчат. А до Дулуса была Финляндия – лес и озера.

Навстречу проскакивают огромные лесовозы с бревнами. Редкие попутные машины не торопятся, и приходится тащиться за ними, потому что обгонять на этой извилистой дороге, в общем-то, не самая лучшая затея. Внимательно всматриваюсь в знаки. Не проскочить бы в Канаду ненароком. Грин-карты у меня с собой нет, так что обратно в Америку не пустят. Вот было бы смеху!

На следующей неделе нужно поехать сюда с детьми. У них в школе в понедельник уроков нет, а Света пусть возьмет выходной. Такой красоты в Америке я еще не видел. Но это дело вкуса. Хотя я и южанин, но, наверное, русские по самой своей природе народ северный, поэтому яркая красота тихоокеанского побережья Калифорнии или экзотические, гротескные в своей грандиозности пейзажи Нью-Мексико – все это впечатляет, но, как бы сказать, не захватывает, что ли…. точнее, захватывает, но не до копчика. А сейчас мне хочется остановить машину и прочувствованно сказать в пространство: «Эх, Миннесота, Миннесоточка, едрит твою туда-сюда и сикось-накось!»

Смотрю вокруг и совершенно ясно осознаю, что именно вот здесь я хочу жить, в этих лесах у озера Верхнего. Не просто на время поселиться, а обитать здесь до конца жизни – среди лесов, у ручья, недалеко от вот этой бухты.

Конечно, между мечтой и исполнением пролегает некоторая дистанция или, точнее, бездонная пропасть реальности, но, во всяком случае, я знаю, где именно осяду, если удастся вырваться из капкана цивилизации. Чтобы жить, нужно зарабатывать, а заработок дает нам мегаполис. Вот и пляшем кадриль в дружной кампании с двумя с половиной миллионами таких же, как мы.

Все, однако, бывает. В нашей жизни много уже чудес было, почему бы не случиться еще одному? Так я и помру неисправимым оптимистом.

Вижу знак:«До канадской границы 0.5 мили». Снижаю скорость. Возникает крохотный городок, где кроме привычных уже звезд и полос американских флагов вижу кленовый лист канадского.

Впереди, поперек шоссе невзрачное коричневое строение с надписью на стене: «US Customs And Immigration Service» - «Таможенная и иммиграционная служба США». А дальше такая же дорога, такой же лес, только здесь Соединенные Штаты Америки, а там Канада. С американской стороны в Канаду можно проезжать, не притормаживая. А вот с канадской стороны шоссе перегораживают пропускники.

У самого здания поворачиваю на поперечную дорожку и разворачиваюсь на юг. Ну, вот, сбылась еще одна мечта идиота – теперь я честно могу сказать, что проехал Соединенные Штаты от мексиканской до канадской границы.

Спасибо тебе, мой пока еще неведомый пьяный друг, за то, что именно здесь тебя поймали! Теперь поехали отрабатывать свой хлеб.

Oктябрь 2001 г.

Про котов, бомжей и цыганок

По выходным я возвращаюсь с работы в пять утра. Открываю дверь, включаю свет в прихожей и тут же неизвестно откуда появляется Кузька. Первым делом он потягивается и широко зевает, демонстрируя мне часть своего боевого арсенала. Потом начинает тереться о мои ноги. Наклоняюсь и глажу кота по пушистой спине.

«Ах ты, зьмей подколодный! Придурок ты мохнатый! Кузька, ну что ты ко мне лезешь, идиотина?» – бормочу я. На эти чудовищные поношения кот реагирует громким урчанием. Выключаю свет и в темноте поднимаюсь на второй этаж. Иду осторожно, потому что этот гад продолжает путаться под ногами. В коридорчике наверху включаю свет. Если я сейчас зайду в нашу спальню, кот тут же нырнет вслед за мной. Там он начнет громко мурлыкать, прыгать на кровать и, вообще, бесчинствовать. Поэтому я иду в Яшкину комнату. Во-первых, нужно отвлечь внимание кота, а, во-вторых, я хочу посмотреть на сына. Пока я поправляю одеяло, кот запрыгивает на Яшкину кровать и, вытянув трубой пушистый хвост, устраивается рядом с ним. Я уже не раз видел спящих в обнимку Кузьку и Яшку.

Взяли мы этого мохнатого обалдуя пять месяцев тому назад тощим жалким котенком с большими неуклюжими лапами. Взяли в черном районе, так что можно сказать, что с раннего детства Кузька познал нищету, а воспитание получил в среде наркоманов и проституток.

За эти месяцы он вымахал в здоровенного серого котяру с наглым прищуром и хулиганской походкой чуть враскачку. Наш кот большой охламон, лентяй и хищник. Как только Кузька чуть подрос и освоился, он попытался сожрать Дашку, кроткую морскую свинку с томным взором. Дашка живет в большом аквариуме, который стоит в углу столовой. Однажды Кузька был заловлен, когда он уже залез в аквариум и норовил приступить к трапезе. Пришлось накрыть аквариум крышкой из прессованного картона. Через некоторое время этот махновец научился сдвигать крышку лапой и над Дашкой опять нависла угроза кошмарной гибели. В конце-концов пришлось водрузить на крышку пудовый словарь Вебстера. Теперь Кузька только грустно рассматривает Дашку через стекло.

Стоит кому-нибудь появиться на кухне, как Кузька тут же начинает канючить и юлить, потеряв всякую солидность и респектабельность. Кормим мы его по-американски, кошачьими консервами. Наши коты умерли бы от зависти, глядя на рацион этого пушистого подонка.

Впрочем, кошачьими консервами питаются не только те, кому это положено по штату. В Англии недалеко от меня был небольшой магазин, где обычно я отоваривался. Несколько раз я видел, как заросший неопрятной бородой бич набирает в сумку кошачьи консервы. Однажды в разговоре с общительным индусом – владельцем магазина, я заметил, что бич, наверное, очень любит свою кошку, если набирает для нее столько продуктов.

«Да, нет, он берет кошачьи консервы для себя. Так получается намного дешевле». –

Собственно, судя по запаху, эти консервы – просто-напросто ливерный паштет. Помните «собачью радость»? Если у нас она пользовалась большим успехом, то чем хуже английский бич?

Этот нищий обитал где-то неподалеку. Он мог часами просиживать на автобусной остановке, окутанный дымом самокрутки. И в Англии, и в Америке продается дешевый табак в пачках с уложенной там же папиросной бумагой. Мало того, с одной стороны листочка нанесена клейкая полоска, как на конверте. Свернул, лизнул и дыми себе на здоровье.

Английские бичи по своему обличью и поведению ничем не отличаются от наших. Американские - те более нахальные. Они пристают и просят мелочь. В Англии этого нет. Там попрошайничать запрещено законом, а закон англичане трепетно уважают. Каждый раз, когда я приезжал в Рединг, на вокзале можно было увидеть двух-трех бомжей, родных братьев наших с Ярославского и Казанского. То же тряпье, та же истома в движениях, тот же устремленный в бесконечность похмельный взор.

Да, попрошайничества в Англии нет, но есть другие любопытные варианты.

По выходным центральная улица Рединга перекрывается для движения транспорта и превращается в некое подобие Арбата. Бренчат на гитарах барды, развлекают прохожих всякого рода фокусники и актеры. Мне всегда нравилось слушать маленький перуанский оркестр. Трое индейцев в пончо играют красивые народные мелодии. Наслушавшись, встаю с лавочки и иду к узенькой боковой улочке, ведущей к моему излюбленному месту в Рединге – букинистической лавке Келлога.

Неожиданно меня останавливает довольно молодая женщина и заводит со мной разговор. Это странно. В Англии незнакомые люди не заговаривают с прохожими на улицах. Можете задать вопрос и вам ответят, но не более того. А женщина тем временем спрашивает, настоящее ли золото у меня на коронках. Совсем замечательно! На Западе таких коронок давным-давно уже нет, поэтому блеск самоварного золота сразу выдает во мне иностранца. Хорошо, конечно, что это не передние зубы, но я с удовольствием избавился бы от такого богатства вообще.

Вопрос незнакомки повергает меня в полное изумление, потому что народ здесь крайне щепетилен относительно privacy, а мои коронки, несомненно, относятся к сфере приватной. Что за черт? Нужно мне закругляться с этой задушевной беседой.

Будто услышав мои мысли, дама предлагает купить у нее крошечный букетик. Даже не купить, нет, это благотворительная акция и все средства пойдут…… Я как-то не расслышал, на что именно, потому что с облегчением шарил по карманам, выуживая мелочь. Мелочь-мелочью, а полфунта пришлось отдать.

Сую букетик в карман куртки и быстро смываюсь в узенький переулок. В местном фольклере он известен, как Smelly Alley – «Вонючая аллея». Название полностью оправдано, поскольку с обеих сторон в тесный переулок выходят открытые рыбные лавки. Там же стоят продавцы, громко расхваливающие свой пахучий товар. Что-то выкрикивают с невероятной скоростью и абсолютно неразборчиво. Точнее, если их спросить о чем-то, то ответ будет понятен. А вот когда они заводят хвалебную песнь, скажем, камбале, тут уж все – хана. Я специально вслушивался в литанию лоточников на толкучках и в торговых рядах, но ни разу не смог уловить ни одного знакомого слова. Для переводчика неплохо, да?

В Англии степень образования человека можно моментально определить по выговору. Люди с высшим образованием говорят на оксфордском литературном английском языке. Все остальные - на своих диалектах. Здесь масса местных говоров и многие из них очень своеобразны. Так, своего бригадира на работе я по выговору принял за австралийца, что вызвало дружный смех у других ребят-англичан. Оказалось, что он из Манчестера. Один из мастеров, Пол, был кокни из Лондона. Его я не понимал вообще. В Рединге тоже есть свой диалект, для которого, в частности, характерно проглатывание некоторых согласных между двумя гласными. Но это так, кстати.

Вечером рассказываю о встрече с любознательной дамой своему лендлорду, Майку. Он хохочет и дрыгает ногами. Потом просит показать букетик.

Отсмеявшись и отдышавшись, Майк поясняет, что моя собеседница была цыганкой. А поскольку, как уже говорилось, попрошайничать в Англии нельзя, цыганки как бы продают такие вот пустячные букетики. Я только забыл название цветов.

Стараюсь вспомнить подробности встречи с цыганкой. Прилично одетая, она ничем не напоминала наших чавел в цветастых юбках и с хриплыми голосами. Но в манере общения сходство несомненное – та же навязчивая задушевность, с которой у нас цыганки предлагают погадать. Я просто забыл, что цыгане есть во всех странах Европы, иначе, возможно, и сам догадался бы.

Ну, вот, видите, стоит только начать. Вон, куда меня занесло – от Кузьки к английским цыганкам. Давайте, все же, вернемся к моему мохнатому другу. Кот сразу стал в доме важной персоной. Время от времени можно слышать: «Алиска, а где Кузька?» или «Полюбуйтесь на этого паразита – он в ванне спит!» или «Сын, отпусти кота немедленно! Видишь, не хочет он у тебя на руках сидеть!» Спит Кузька в самых непредсказуемых местах: в шкафу, под дверью или, например, свернувшись клубком в раковине умывальника.

Естественно, что дети таскают его на руках. Я строго запрещаю им облизывать кота, но запреты мало помогают. Вечером, когда все улеглись, Кузька запрыгивает ко мне на диван и я, отложив книгу, с удовольствием глажу этого босяка.

Кузька не знает, как ему повезло в жизни. Американцы животных любят, они охотно и подолгу могут говорить о своих котах и собаках. Но выражается эта любовь несколько, с нашей точки зрения, своеобразно. Например, чтобы коты не мешали хозяевам своими инстинктами, их кастрируют, а чтобы они не портили мебель, им отпиливают когти. А вот с отрезанными яйцами и отпиленными когтями кот может наслаждаться жизнью и благоденствовать, окруженный любовью и заботой хозяев. Вы не представляете себе какое это жалкое зрелище – кошка, которая даже не может залезть на дерево.

Кузьке такие проявления человеческой любви не грозят. Пока он мирно подрастает, валяя дурака в нашем дворике. Но придет март и уж тогда он грядет во всей своей красе, в блеске кошачьей славы. Ой, держитесь, мурки миннесотские! Ой, что будет, девоньки!